Я так и не смог понять того, что происходит в женском уме. Для меня реальностью было ощущение собственной несостоятельности перед лицом внутренних проблем. Когда жена говорила о своем ощущении несостоятельности, для меня это звучало нелепо. Она не была несостоятельной, и я полагал, что нужно только сказать ей об этом, и я пытался изо всех сил вернуть ей мужество. Я совершенно не понимал, что ее беспокойство не имело ничего общего с логической стороной нашего положения. Как-то раз она сказала мне: «С тобой я прожила чудесную жизнь. Мы встретились почти двадцать лет назад, и с тех пор я всегда была уверена, что ты найдешь свой путь и выполнишь великую задачу. Сейчас ты находишься на пути к успеху. Я больше тебе не понадоблюсь. Больше всего на свете тебя заботит работа с Успенским. Но для меня там нет места: они действительно во мне не нуждаются и не хотят меня видеть. Не хочу, чтобы меня приглашали только потому, что я твоя жена. Будет гораздо лучше, если я исчезну навсегда».
Мы несколько раз вели подобные беседы, и каждый раз я оставался в полной уверенности, что переубедил и успокоил ее. Как и многие другие мужчины, я полагал, что она беспокоится насчет других женщин, и чувствовал, что она должна знать, что она — единственная женщина, с которой я могу разделить свою жизнь настолько, насколько я могу ее разделить с другим человеческим существом. Ни на минуту я не подумал, что она говорит серьезно, и действительно чувствовала, что ей пришло время уйти из моей жизни. Только теперь, оглядываясь назад на двадцать лет, я понимаю, насколько чудовищно невнимателен я был к людям, особенно к женщинам. Когда моя жена сказала, что заботится о моем благополучии больше, чем о своей жизни, я принял это за выражение чувств, а не за факт. Поэтому я был полностью не подготовлен к тому, что случилось.
Тогда мы жили в Бэйсуотере. Двадцать четвертого января 1937 года я, как обычно, направился в свой офис на Виктория-стрит. Не знаю отчего, я беспокоился и позвонил домой около четырех часов пополудни. Не получив ответа, я встревожился и сразу же отправился домой. Войдя, я крикнул: «Полли, где ты?» Мне никто не ответил. Я бросился в спальню и нашел ее распростертой на кровати и тяжело дышащей. Увидев пустой пузырек из-под снотворных таблеток, я понял, в чем дело. Я выбежал из дома, нашел такси и отвез ее прямо в госпиталь Св. Марии.
Дежурный врач доктор Смитер сразу же пришел и, едва взглянув на нее, забрал ее в палату и велел мне подождать. По счастливой случайности Смитер как раз занимался исследованиями воздействия барбитуратов на нервную систему под руководством известного невропатолога. Это позволило ему предпринять очень рискованные меры. Он вышел и сказал: «Она умирает. Я сделаю ей спинномозговую пункцию, чтобы понизить давление. Лучше подождите».
Только тогда я вновь смог собраться с мыслями. Я осознал, насколько я игнорировал все ее душевные страдания. Только я был виноват в том, что она решилась на такой отчаянный шаг. Было совершенно немыслимо, чтобы мы, столь глубоко любившие друг друга и столь близкие друг другу, не смогли друг друга понять. Как только она вообразила, что я смогу жить без нее? Как только я вообразил, что, говоря, что пришло ее время уйти, она говорила несерьезно?
В 11 вечера мне разрешили войти в палату. Она была в глубокой коме. Я сел рядом и взял ее руку. Доктор Смитер сказал: «Если она шевельнется, поговорите с ней и попытайтесь поднять ее». Я сидел рядом и говорил с ней все время, уверяя, как она нужна мне, звал ее, просил вернуться ко мне. Часы шли, но никаких изменений не было. Ее дыхание слабело, а я почти ударился в панику.
Следующий день и всю ночь, и еще день я сидел рядом с ней, говоря и зовя ее. Я был убежден, что она знает, что я здесь, но никак не дает об этом знать.
Наконец через три дня и три ночи она открыла глаза и взглянула на меня. Она произнесла: «Ты» или «Да», не помню точно, закрыла глаза и уснула нормальным сном. Доктор Смитер, применивший все свои знания для ее спасения, пришел и велел мне пойти отдохнуть. Я почти не отходил от ее постели в течение трех дней и уже не знал, сплю я или бодрствую. Силы медленно возвращались к ней. Проснувшись на следующий день, она сказала: «Я видела чудо. Я покинула свое тело и оказалась в месте, где я слышала небесную музыку. Она была непохожа ни на одну музыку в мире. Я знала, что рядом Иисус. Я была уверена в Его присутствии, хотя видеть Его не могла. Я хотела остаться. Тут я услышала твой зов. Я просила тебя замолчать, но ты не слышал. Ты звал меня вернуться обратно в свое тело. Я не хотела, но твое желание было слишком сильно. Я не могла оставаться вне своего тела. Вернувшись, я слышала твой голос, но не видела тебя. Затем все покрылось мраком, а когда я вновь очнулась, я вновь была в своем теле, а вокруг было голубое сияние. Я чувствовала себя умиротворенной, но Иисуса больше не было. Тогда я поняла, что вернулась и должна жить дальше. Но я все равно радовалась, потому что поняла, что я действительно нужна тебе». После долгого молчания она добавила: «Ты не должен говорить никому об этом до моей смерти. Возможно, я расскажу обо всем мсье Успенскому, — но я должна подождать».