Платонов спесиво фыркнул:
– Я бы сказал, на стыке сферы обслуживания и искусства.
– А точнее, изготовляете памятники. Гуманная профессия.
– А что? Вытесываю модные надгробные плиты. Развивает и физически и философски. «Неправда, друг не умирает, лишь рядом быть перестает!» и тому подобное… Про нас, говорят, даже роман есть: «Черный обелиск». Случайно не читали?
– Случайно читал. Мне не показалось, что это про вас.
– Зато из-за этих обелисков знакомства иногда заводятся – ого-го. Как начнет у вас телефончик трезвонить. Ха-ха. Еще извинитесь!
– Чудно, что за вас горой стоят. Ничей вы не зять, не племянник. Почему начальство землю роет?
– А из принципа. Не тронь наших! Погребальная служба великую силу имеет! Похоронить – это вам не родить, гражданин следователь. Хлебнете вы со мной кучу неприятностей, тем и кончится.
– Поживем – увидим. Давайте к делу. Вы знакомы с показаниями свидетеля Власова? Вы их подтверждаете?
– Это длинный, что ли?
– Не знаю, какого он роста, но он видел, как вы били потерпевшего.
– Врет, требую очную ставку!
– Зачем ему врать?
– Девчонка понравилась, вот он ей и подыгрывает.
– Неубедительно, гражданин Платонов.
– А я точно говорю, он на нее облизывался. «Красивая девушка» – это он сказал лично мне.
– Значит, на месте происшествия Власов присутствовал. Причем еще до того, как вас задержали. Не отрицаете?
– Ну, не отрицаю. Делов-то!
– И правильно делаете – земетен философский склад ума. Но раз Власов там был, то мог видеть весь разворот событий.
– Разворот!.. Мало ль, что он натреплет! Он говорит, что я ударил, а я могу сказать, что он. А? Два стоят, один лежит, кому верить? Вдруг я сейчас на него заявлю?
– Вы забыли о потерпевшем, который вряд ли вас спутает. Да и продавщица табачного ларька утверждает, что Власов спокойно наблюдал за происходящим.
Платонов, уличенный в глупости, разозлился на ларечницу, которая раньше в свидетелях не фигурировала:
– Ну что людям надо!..
– К делу, Платонов, к делу. Мы с вами топчемся на месте.
– Не бил я этого сопляка, чтоб он сдох! Пощупал у него отвороты пиджака, говорю: «На свидание с модерной девочкой в таком костюме…» Может, он не перенес критики? Хлоп, и в обморок. Кругом нервные все пошли. Вот у нас на кладбище спокойно, а в город выйдешь – как будто все от психиатра бегут…
– Гражданин Платонов, закон признает за вами широкое право на защиту, но зачем уж вовсе чепуху городить?
– А вы не все в протокол пишите, – назидательно посоветовал тот. – Чего поприличней. К примеру, так: «Он первый с кулаками полез, я говорю: «Мальчик, осторожней, у меня рука тяжелая». Тут он – задний ход и брякнулся сам. Я его и пальцем не тронул. Видно, со страху ножка подвернулась». И совсем другая картина получится. А вам-то не все ли равно?
Подобным манером они побеседовали еще минут пятнадцать, пока Пал Палычу не опротивело смотреть, как допрашиваемый перемещается с ягодицы на ягодицу. Платонов был ему уже ясней ясного. Да и времени не оставалось: через полтора часа они с Зиночкой должны попасть к Саше в госпиталь.
В дни этих посещений Знаменский всегда испытывал душевный подъем.
Без малого месяц провалялся Томин сначала в Еловске, потом (когда разрешили перевезти) в ведомственной московской больнице и теперь быстро шел на поправку.
А первая неделя была ужасна. Тяжелая рана, критическая потеря крови, осложнения, скачки температуры… Увидя друга на следующий день после несчастья (Скопина вызвали на совещание, Знаменский оставил для него рапорт-прошение и умчался в Еловск), Пал Палыч по-настоящему уразумел и перестрадал смысл слов «жизнь висит на волоске».
Полтора суток провел Знаменский в больнице, и четыре раза при нем волосок истончался до паутинки. Врачи изъяснялись похоронным шепотом. Медицинские сестры передвигались на цыпочках, спрашивали в дверях: «Еще дышит?», «Еще жив?». И это «еще» вползало в уши угрожающим змеиным шипом.
Скопин достал Пал Палыча междугородным телефонным звонком, обстоятельно расспросил, выяснил, что дефицитных лекарств не требуется, что Томин под капельницей без сознания, а Знаменский просто мучается у его одра или в коридоре.
– В таком случае попрошу вас вернуться, у меня запасных игроков нет.
– Я жду, что приедет мать, Вадим Александрович!
– Матери даже не сообщили.
– Почему?!
– Гриппует. Ее все равно не допустят к раненому. Но Кибрит обещали короткий отпуск за свой счет. И родственники в Киеве извещены. Жду вас.
Пал Палыч стиснул зубы и пошел к Томину прощаться.
– Саша, держись! – заклинательно произнес он над землистым лицом. – Не сдавайся. Ты никогда не сдавался. Скоро Зиночка приедет. Ты всем нужен. Ты на этом свете очень нужен!
Тут подняла голову женщина в белом халате и шапочке, сидевшая возле кровати… и Пал Палыч узнал Багрову. Только сейчас он сообразил, что она постоянно находилась здесь и держала Томина за руку. Знаменский принимал ее за сестру, которая следит за пульсом, хотя мог бы догадаться, что этой цели служат точные медицинские приборы, установленные и в ногах и в изголовье.
– Здравствуйте, – тихонько проронила Багрова.
– Здравствуйте, – так же ответил Пал Палыч, как-то сразу все про нее поняв. – Совсем не отходите?
Она застенчиво улыбнулась.
– Говорят, ему без меня хуже.
– Просто держите за руку?
– Нет… я с ним разговариваю. Иногда шепчу на ухо. Стихи читаю… По-моему, он любит сказки – судя по кардиограмме…
– Считаете, слышит? Без сознания?
– Есть еще подсознание. Вы ведь тоже ему говорили…
– Он выживет! – пообещал ей Пал Палыч.
– Ну конечно! – твердо обнадежила она Знаменского.
И тот уехал с отрадным ощущением, что не бросает друга одного…
Теперь Томин долечивался в госпитале, и тут бразды правления забрала Тамара Георгиевна. Задним числом потрясенная случившимся, она готова была бы хоть год держать сына в госпитальных стенах и преувеличивала болезненность его состояния. Томин, естественно, рвался на волю. И на работу.