Меня спрашивали о добровольном согласии, намекая на «многие беды», если я отвергну предложение.
— Даю слово, потому что верю вам, не ведая даже отчего верю!
— Отныне вы будете просвещаться, — довольно кивнул Хольберг. — Ордену нужны не только безропотные исполнители, но и те, кто умеет направить его могущество на достижение высших целей. Вам повезло, вы будете вкушать свет великого и тайного знания и, может быть, со временем станете моим преемником!
— Не смею и мечтать о подобной чести, — сказал я. — Меня беспокоит, однако: если я буду владеть столь большими знаниями, смогу ли я достойно сберечь их?
— Вопрос подтверждает ваше любомудрие, — помолчав, сказал камергер. — Первая заповедь члена Ордена, действующего в одной из лож его, — молчание, сомкнутые уста, нерушимая тайна. Член Ордена скорее предпочтёт смерть, нежели выдаст хотя бы единую из открывшихся перед ним тайн… Но если обычных братьев мы испытываем время от времени, вы, волею судьбы уготованный в высший ареопаг Ордена, будете денно и нощно сторожиться самыми опытными из вольных каменщиков. Сие потребно как для вашей безопасности, так и для спокойствия Ордена.
Мороз пробежал по спине. В ту минуту я приметил за собою, что в обществе камергера как бы совершенно теряю право оставаться тем, кто я есть, и противная личина с о о т в е т с т в и я как железным обручем сковывает меня. Если я взял себя в руки и утешился, то одной лишь надеждою, что могу достойно послужить отечеству, проникнув в гнездовье заговорщиков.
— Вы сказали о первой заповеди. Каковы же последующие?
— Вам довольно пока хорошо усвоить две заповеди. Вторая гласит: безусловное повиновение воле начальников, вышестоящих братьев. Никто не вправе обсуждать приказа, поскольку не может знать о его высшем смысле.
Я спросил о цели Ордена.
— Цель — достижение всемирного братства путём самоусовершенствования. По мере приобщения к тайнам цель сия непрерывно уточняется и расширяется, так что для постижения её часто не довольно и целой жизни.
— В таком случае члены Ордена могут жаждать невозможного.
— Тонкое замечание, — одобрил камергер. — Знание приносит не только благо, но и навлекает пагубу, поэтому надобно знать, кому, когда и сколько доверить знания… Многое ли вам известно о масонах?
Я отвечал, что познания мои в сём предмете самые ограниченные.
— Они не могут не быть ограниченными, — согласился со мной камергер, — и походят отчасти на анекдот, отчасти на миф, потому что профанам, то есть людям, не допущенным в Орден, — а мы не стремимся пополнять его беспредельно и бездумно, дабы не утопить в распрях, — так вот, профанам ведомы только случайные отголоски случайных событий. Внушаемое, а не действительное. Бумагам мы не доверяем, канцелярии не ведём, но передаём все накопленные знания от преемников к преемникам, сообщая делу величавость и вечность.
— Я слыхал, будто масоны обирают доверчивых людей, будто вся их власть зиждется на заговоре, то есть на отнятии прав прочих подданных, — сказал я, с о о т в е т с т в е н н о и г р а я р о л ь предельно откровенного человека.
— Полная несуразица, — невозмутимо отвечал камергер. — Враги всегда очерняют своих врагов, не заботясь об истине. Вот и о масонах вы часто услышите, что кровию безвинных младенцев они мажут лик своего бога. Но сыщутся ли тому веские доказательства?.. Поверьте, истина для нас дороже всего. Мы отвергаем заговор и повсюду стремимся к открытому сотрудничеству с властью, от неё же и получая своё немалое и раздражающее наших противников влияние. Как сие происходит, вы узнаете позднее. Пока же запомните главный закон мироздания: из ничего не получается ничего. Императоры, чтобы расширять границы владений, проводить каналы или строить флот, собирают налоги со своих подданных. Друзья света пока не владеют империями, их империя — весь несовершенный мир, который вследствие несовершенства ещё не готов принять совершенной власти. И поскольку мы ведём заблудших к свету, заблудшие должны платить… Пожалуй, мы эксплуатируем невежд и невежество, но это неоспоримо разумно и нравственно. Наши враги твердят, что масонство — подлая наука обмана людей. Я говорю вам, что сие — благороднейшая наука использования невежества и предрассудков в целях просвещения… Да, мы эксплуатируем, если угодно, недостатки людей. Мы обращаем их средства и жизненную силу в свои средства и жизненную силу, но разве сие предосудительно? Чтобы светил огонь, должны гореть дрова. Если ради нашего света сгорят миллионы профанов, мир не останется внакладе… Все лучшие люди человечества ищут прибежище в нашем Ордене. Их слава — наша слава, их подвиги — наши подвиги. Они повсюду, сии люди, их глаза зрят видимое и невидимое, их уши слышат слышимое и неслышимое. Я не выдам большой тайны, указав на давнюю принадлежность к Ордену и государя нашего Петра Фёдоровича. Он покровительствует всем ложам Ордена, всем домам его и капитулам[44] в Российской империи. Ни одно важное казённое место не обходится без нас. Даже и в высшем Государственном совете нельзя обойтись без лиц, коим государь доверяет, как братьям. Достойный член Государственного совета граф Роман Ларионович Воронцов, брат канцлера Михаила Ларионовича, — великий мастер в Петербурге. Так называется высшая масонская должность или степень в ложе, а прочие суть: ученик, подмастерье и мастер. Каждой степени соответствуют свои тайны, и младший по степени не смеет знать о тайнах высших.
После сих разъяснений я осведомился, на каковую степень могу рассчитывать я лично, и состоялся мой приём в Орден или же ещё воспоследует.
— Вы уже приняты, и почему приняты, поймёте позднее. Но я хочу соблюсти обряд и приобщить вас сонму братьев, дабы таким образом лучше сокрыть ваше особое положение. Никому не разглашайте, что видитесь со мной, выполняете мои указы и слушаете от меня поучения… Вы получите скромную степень ученика, но на самом деле будете мастером, понеже состоите при мне и удостоены уже откровений. Я же начальствую инспекторами в капитулах и ложах. Вы сие услыхали и навечно забыли.
— Всё буди по-вашему, господин Хольберг. Но хотелось бы мне однажды услыхать ответ и на таковой нескромный вопрос: а какова самая высокая должность Ордена в России.
Камергер усмехнулся.
— Просторы Ордена необъятны. По названию должности бывает одно, а по влиянию на дела иное. Знайте по крайней мере, что не моя должность и не государя нашего самая высокая, но и о сём вы более никогда не спрашивайте и не рассуждайте даже с самим собою наедине!..
Вернулся я домой около пяти утра, но в столь великом разбурении души, что спать не хотелось вовсе. «Кто же руководит Орденом? — не давала покоя мысль. — Один ли то человек или шайка сообщников, без войны и битвы коварной лишь хитростию пожелавшая править всеми народами? Куда они тянут и чего хотят, кроме власти насильственной и страшной?..»
Уже при первой встрече с камергером я понял, что и он всего лишь пешка в чужих руках и всего не ведает и ведать не может, и только выставляет при мне своё всеведение…
И, однако же, я счёл за благо не ускорять событий. Более того, постановил не задавать господину Хольбергу вопросов без крайней нужды, чтобы не выйти вовсе из кредита. В полдень слуга принёс пакет, якобы присланный из казённого места. Вскрыв оный без промедления, я нашёл в нём свои бумаги, полученное мною жалованье, а также тысячу рублей, за которую накануне дал расписку.
Узнав, что сыскана наконец необходимая сумма, матушка моя возликовала и порешила тотчас же возвращаться в деревню. «Что здесь, в Петербурге, толкаться человеку, смирившему свои страсти и не жаждущему более того, что каждодневно дарит всему миру Господь? Тут пустота надежды, и игра тщеславия, и разные интриги, а я в деревне держу людей и хозяйство и всякий день препровождаю в трудах, наполняющих меня радостию!..»
Права, права была милая матушка, да скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается: предстояло и вещи приготовить, и возки починить, и новую лошадь купить взамен хворой, проданной за бесценок случайному человеку.
Я уже обрядился идти в Синод, и шпагу нацепил, и выбежал на крыльцо, как неожиданно предстал очам моим жалобный инвалид, без одной руки сержант, и стал спрашивать меня по имени.