- Как ты к своему папочке, - сказала ей Света.
И они рассмеялись.
- А если вам просто захочется колбасы к завтраку, вы обратитесь к Богу? - спросил я.
- Да, - сказала Света.
- Шалабалам, - сказала Фаина и, добавив еще несколько таких же слов, закончила коротко: - Вот так.
- Это о колбасе? - спросил я.
- Может быть, - сказала она, - как Богу угодно.
- Дух, живущий внутри нас, лучше знает, в чем мы нуждаемся, - сказала Света, - и о том просит.
- Дух внутри или Дух Святой? - спросил я.
Они засмеялись.
Я продолжал допытываться до смысла молитвы духом, но они смеялись больше, чем говорили.
А у меня в сумке как раз и лежала колбаса, кусок сервелата. И через полчаса мы ужинали той колбасой и теми купленными по дешевке помидорами, и другим, чем Бог послал, на какой-то рядом оказавшейся квартире одного из "спасенных" - почти пустой, без мебели, но по-своему уютной. У них аппетит был хороший, и колбасы не хватило. От Бога кормясь, они, кажется, редко наедались досыта.
...Опять я увидел этот рыбий взгляд из-за двойных стекол - нет, не от Бога случай.
- Ты знаешь его? - спросил я Фаину.
- Кого?
- Этого, в очках, - я показал кивком головы.
Она пожала плечами.
- Знаешь, - сказал я утвердительно.
- С чего ты взял, - сказала она с неожиданным для меня злым раздражением.
Мы вышли, а он глядел вслед нам в окно, когда трамвай тронулся. И перед тем, как отвернуться, улыбнулся - с блеском металла в зубах, как мне показалось.
- Смотрит, - сказал я.
- Ну, смотрит, - она обернулась невольно. - Не смотрит совсем. Смотрит, не смотрит, какая разница?
- Это... - я замешкался, подбирая слова, чтоб сказать, - это опасный человек, с дурным взглядом. Я немножко разбираюсь в этих вещах.
- Все разбираются, - сказала она холодно, не имея желания продолжать разговор.
- Слишком часто он попадается на дороге, это не нравится мне.
- Какой ты внимательный, прямо, - она пожала плечами. - Нет, не иди за мной. Не иди за мной, - она повторила.
Я остановился послушно. Она через дорогу пошла и налево, а я стоял. Потом - что делать - пошел в свою сторону.
И вечером этим... Вечерами у меня уже в обычай вошло молиться в духе. Именно так и молился один, пел и плясал, если был к тому побуждаем внутренней силой. Иногда теряя при этом счет времени.
Но вечером этим - не плясал, значит, не в чрезмерных физических усилиях было дело. Только по комнате ходил и говорил - негромко, но в странном напряжении сил, словно убеждая кого-то, жалуясь или споря. И вдруг почувствовал внезапный прилив слабости с тошнотой в горле. Я даже к дивану не успел шагнуть, только сел на корточки, задыхаясь. Рот наполнялся слюной отвратительного медного вкуса. Переведя дух, я все же подполз к дивану и лег.
Что было? Возможно, какие-то непонятные и мощные энергии пришли в движение, мог быть и от естественных причин болезненный приступ. Но имея в привычке уже угадывать в событиях их неявный высший подтекст, я принял случившееся как подобие окрика или наказующего удара. Чем-то я неправ был в моем образе действий - пренебрег или преступил - и вот, одернут сурово.
Выполнив несколько дыхательных упражнений, я привел себя к спокойствию и сел в свою обычную медитативную позу. Не торопил и не прогонял возникающих мыслей - научен был этому - оставаясь как бы их незаинтересованным наблюдателем, давая им беспрепятственно взойти и угаснуть.
В свободном потоке мыслей быстрым кадром мелькнуло дерево с раскидистой лиственной кроной, и - задержавшись чуть доле - гималайский горный пейзаж, и пустынный морской берег, где песок, песок... Знакомый ряд картин, рекомендуемых для мысленного созерцания и явившихся, пользуясь поводом. На фоне морского пейзажа сегодняшняя наша размолвка напомнила вдруг о себе - как дурной вкус во рту и стеснение в горле - и отошла скоро в тень, не стоя внимания. И еще эпизод вспомнился, тоже не в ряд и не в лад с другими, а как бы от темной изнанки событий. Тогда Фаина - средь легкого, по обыкновению, разговора и совсем не в связи с говорившимся - сказала вдруг: "Иногда мне страшно". Я пропустил это тогда мимо ушей, поддавшись простоте и легкости тона, с каким говорилось, а сейчас вспомнил. И что могло быть страшнее: ожидание того, что должно наступить, или сомнение в том, что оно сбудется в назначенный срок? Для них - идущих к Концу легко и как бы весело, с нетерпением и без оглядки, в уверенности, что зима уже не придет после осени. Я знал, что теплых зимних вещей они уже не держали, как лишнее. И все Вася, Василий Иванович... какой силой мог он внушить им такое? А что у меня за роль? Я ведь не их компании, в Василия Ивановича не верю, и все же допущен в дом и к молитве. Это странно. Перед моим мысленным взором был еще тот же пустынный берег. Маленький Вася возник там и смотрел на меня. Увеличиваясь в размерах, он стал большим, как Будда, с мыслью о благом недеянии в спокойном взгляде - хотя по всем смыслам должен бы быть вестником Апокалипсиса. Нужно поговорить с ним. Где-то ведь есть, где-то обретается этот Василий Иванович. Найти его и поговорить, что может быть проще.