На рассвете шторм начал сдавать. За кормой сторожевика качались на волнах кавасаки, будто за ночь ничего и не произошло.
— Ловко наш командир вышел из положения! — сказал Яров, крутя штурвальное колесо, чтобы поставить бот в кильватер за «Китом».
— Чего тут особенного: для капитан-лейтенанта это самая обыкновенная операция, — ответил Майков.
«Кит» повернул на запад. Еще десять минут хода, и из океана вынырнула высокая сопка, у подножья которой находилась база пограничных сторожевых судов.
— Гляди, гляди! — восторженно воскликнул вдруг Майков и указал влево.
Яров быстро повернулся, и лицо его осветила торжествующая улыбка: параллельно «Киту» к стоянке шёл сторожевик «Отважный». На буксире за ним тянулась «Хризантема».
ЗАСЛОН У БОЛЬШОЙ ЗАРУБКИ
1
Дико и пустынно зимой в горах юго-восточного Адалая. Летом на склонах в тайге хозяйничают медведи, рыси и красные волки. На альпийских лугах с сочной травой и крупными яркими цветами бродят сибирские козули и маралы. Изредка забредают сюда охотники или научная экспедиция — геологи и ботаники, народ любопытный и неутомимый. Но зимой горы засыпаны снегом и недоступны для человека.
По гребню Большого хребта проходит государственная граница. На северном его скате, там, где начинается спуск в долину, находится застава Каменная.
В конце сентября начальник заставы лейтенант Ерохин вызвал сержанта Фёдора Потапова, пограничников первого года службы Клима Кузнецова и Закира Османова и приказал им отправиться в наряд к дальнему горному проходу, известному под названием Большая зарубка.
— Смена вам прибудет через пятнадцать суток, — сказал начальник.
Получив боеприпасы и месячную норму продуктов, трое пограничников навьючили лошадь.
— Как, Петро, соли и лука положил достаточно? — осведомился Потапов у стоящего в дверях повара Самсонова.
Самсонов усмехнулся:
— С избытком! Знаю твой вкус!
— Ну то-то!..
На девятый день после ухода группы Потапова в горах разыгралась метель. Жители расположенного в долине селения рассказывали потом, что такой метели не помнит даже столетний Уймон: она бушевала пять суток подряд.
Зима наступила на три недели раньше обычного.
Пограничники до вечера откапывали заставу: снегу навалило по крышу. Только тут новички поняли, почему в горных селениях двери отворяются внутрь дома: иначе бы и не выйти после такого снегопада. На конюшню, к складу и к колодцу пришлось прокапывать в сугробах траншеи.
Трое солдат, посланных лейтенантом на смену группе Потапова, возвратились с полдороги. Они сообщили, что путь преграждён снежной стеной. Ерохин направил к Большой зарубке новую группу пограничников с лопатами и альпинистским снаряжением. Семь дней пробивались бойцы сквозь снег и, наконец, выбрались к узкой тропе, на которой ветер не оставил ни одной снежинки. Люди повеселели. Однако шагов через полтораста пришлось остановиться: висячий мост над водопадом оказался разрушенным лавиной, будто его и не существовало.
Так ни с чем вернулась и вторая группа.
«Что с товарищами? Живы ли они? — думали на заставе. — Раньше лета новый мост не построить».
Прошли ещё два месяца. Из города к Большой зарубке летали вызванные по радио самолёты, но облака скрывали хребет и обнаружить пропавших пограничников так и не удалось.
2
С запада и востока каменистую площадку сжимали отвесные скалы, к югу она обрывалась крутым склоном, а на севере переходила в узкое короткое ущелье Большая зарубка. Издали казалось, что в этом месте хребет надрублен гигантским мечом.
Площадка метров двенадцать в длину и около трёх в ширину не была обозначена ни на одной карте, почему и не имела официального наименования. За малые размеры и частые свирепые ветры, бушевавшие здесь, пограничники прозвали её «Пятачок-ветродуй».
Стоять тут в непогоду было тяжело, но зато именно отсюда на значительное расстояние просматривались подступы к пограничному хребту.
Начинаясь от «Ветродуя», ущелье постепенно расширялось, рассекало толщу хребта и через полкилометра, резко свернув к востоку, кончалось на северной его стороне второй площадкой с топографической отметкой «3852,5». Обычно именно здесь происходила смена нарядов, охраняющих Большую зарубку, и остряки окрестили эту вторую площадку «Здравствуй и прощай».
Высокая полукруглая каменная стена ограждала её от холодных северо-восточных ветров. С другой стороны площадку ограничивала пропасть. Узенькая, словно вырубленная в скалах тропа круто спускалась от «Здравствуй и прощай» вниз, огибала пропасть и выходила на огромный ледник.
За ледником тропа продолжала спускаться вниз мимо скал, поросших кедрами-стланцами, к водопаду Изумрудный и неожиданно обрывалась у отвесной обледенелой скалы. Именно тут снежная лавина разрушила мост — единственный путь в долину к заставе Каменная.
На заставе думали, что, по всей вероятности, группа сержанта Потапова погибла, но Фёдор Потапов, Клим Кузнецов и Закир Османов были живы.
12 января на «Пятачке-ветродуе», укрываясь от пронизывающего ветра за рыжим замшелым камнем, стоял Клим Кузнецов. Прижимая локтем винтовку, он всунул кисти рук в рукава полушубка и глядел на уходящие к горизонту горные цепи.
Безмолвие нарушил грохот лавины. Многоголосое эхо прогремело в ущелье, и снова наступила тишина.
Воротник полушубка заиндевел, дышать было тяжело. Кажется, никогда не привыкнуть к этому разреженному воздуху. А тут ещё слабость от голода. Мучительно хотелось есть.
Солнце село где-то за спиной. Облака над чужими горами стали оранжевыми.
Клим думал о родном Ярославле, о доме. Он с детства привык к заботам родителей и школы, которую окончил весной прошлого года, к жизни большого города. Там в любое время Клим мог пойти в театр имени Волкова или в кинематограф, покататься с товарищами по Волге, поудить рыбу, покупаться, посидеть в городской библиотеке над историей живописи или расположиться где-нибудь на бульваре, над рекой и писать пейзажи, мечтая о том, что в недалёком будущем станет художником.
Клим понимал всю важность военной службы, понимал, что каждый гражданин СССР обязан служить в армии,—во время войны он даже несколько раз ходил в военкомат и настойчиво упрашивал начальника, чтобы его послали добровольцем на фронт. Ему, как и многим товарищам по школе, казалось чуть ли не преступлением сидеть за партой и заниматься логарифмами и историей, в то время как решалась судьба Родины. И когда после войны его, наконец, призвали в пограничные войска, он обрадовался: граница — тот же передний край. Но очень скоро, буквально в первые же дни пребывания на заставе, выяснилось, что Клим во многом еще не приспособлен к жизни. Он не умел пилить дрова — сворачивал на сторону пилу, не знал, как по звёздам определить время суток, не умел ездить верхом и перед всеми оконфузился, когда сержант Потапов разложил на столе какие-то вещички, прикрыл их газетой и, пригласив к столу солдат своего отделения, на мгновенье поднял газету и опять положил ее, сказав: «А ну, пусть каждый напишет, что лежит на столе. Пять минут на размышление».
Клим написал: «Ножик, часы, карандаши, патроны, папиросы, бритва». Больше ничего не мог вспомнить. И оказалось, что в этой игре на наблюдательность он занял последнее место, не заметив, что на столе лежали еще протирка, пять рублей, расческа и не просто карандаши, а семь карандашей, в том числе три черных, и не просто патроны, а пять патронов. Кроме того, он спутал компас с часами.
А как трудно ему было с непривычки ухаживать за Гнедым, вставать с восходом солнца, добираться за десять километров на перевал, в дождь и ветер несколько часов стоять с винтовкой в руках!
Клим понимал: не пристало ему жаловаться на трудности, — ведь все молодые пограничники были в равных условиях. Об этом даже не напишешь домой — стыдно! Однако все первые трудности померкли в сравнении с тем, что пришлось пережить за три с половиной месяца здесь, в снежном плену у Большой зарубки.