— А Кушелевич?
— Продолжал стоять на своем: не стрелял, а значит, и не убивал.
— Но вы сказали, что один ствол его ружья в тот день выстрелил? — спросил Андрей Аверьянович.
— Кушелевич говорит, что стрелял еще утром, ранил волка, но тот ушел в чащу, и преследовать его он не стал. Этот разряженный ствол, конечно, улика, но и Кушелевичу не верить оснований у меня нет: вел-то он себя не как убийца, то есть с точки зрения убийцы предельно глупо, а он далеко не глуп.
— Мог растеряться и наделать глупостей.
— Нет, на него это не похоже.
— И как же он поступил, когда упал этот Моргун?
— А вот как: подбежал к нему, перевернул на спину, послушал пульс и убедился, что Моргун мертв. Пуля попала ему в горло, и он сразу захлебнулся собственной кровью. Оставив все, как было, Кушелевич поднялся к туристскому приюту и привел оттуда людей. Там как раз располагалась на ночлег очередная туристская группа. До приезда следователя возле убитого дежурили сторож приюта и туристы посменно. Об этом тоже позаботился Кушелевич. Ну, допустим, он, увидев против себя Моргуна с ружьем в руках, испугался и выстрелил первым. Моргун убит. Испуг и растерянность прошли. Кушелевич мог бы выстрелить из ружья убитого и потом сказать, что защищался, ответил выстрелом на выстрел. Мог бы, наконец, просто уйти, его же никто не видел. Почистил бы ружье, зарядил снова и — никаких следов не осталось. Мог бы еще что-то придумать, если бы хотел выкрутиться. Но он не выкручивается и ничего не выдумывает.
— Но улики против него?
— Увы. Кроме всего прочего, оказалось, что у Моргуна в патронах были дробовые заряды. В сумке нашлись патроны и с картечью, а в стволах — бекасинник. Вроде бы выходит, что он и не собирался стрелять в Кушелевича, не угрожал его жизни.
— Но Моргун оказался на территории заповедника с ружьем, это нарушение закона?
— Которое можно квалифицировать как неумышленное. При желании.
— То есть?
— Это случилось на границе заповедника.
Андрей Аверьянович, сказав «м-да», встал, подошел поближе к голове зубра и, заложив руки за спину, долго разглядывал ее.
— Трудно будет защищать Кушелевича? — опросил наконец Валентин Федорович.
— Трудно защищать интересы человека, который вызывает антипатию, неприятен.
— В таких случаях можно отказаться, наверное?
— Не всегда, хотя бы потому, что самый отвратительный преступник имеет право на адвоката.
— Надеюсь, Кушелевич не вызовет у вас антипатии.
— Будем надеяться, — сказал Андрей Аверьянович. — Когда расследование заходит в тупик, французы говорят: ищите женщину.
— «Шерше ла фам», так кажется? — усмехнулся директор.
— Так.
— В данном случае французский опыт неприменим. Кушелевич отличный семьянин, любящий муж и отец. Нет, женщину искать тут бесполезно.
— А Моргун? — спросил Андрей Аверьянович.
— Что Моргун?
— Может быть, с его стороны следует поискать?
— Насколько мне известно, — директор пожал плечами, — в деле женщины не замешаны. Разве только мать убитого. Но французы, как я понимаю, мать в число этих самых «ла фам» не зачисляют.
— Ну, если так, — Андрей Аверьянович развел руками, — придется обходиться без французов.
2
На другой день, официально вступив в свои адвокатские права, Андрей Аверьянович познакомился с делом Кушелевича.
Следователь настойчиво спрашивал обвиняемого, точно ли, что Моргун был один, не видел ли он кого еще — до встречи с браконьером или после выстрела. Кушелевич отвечал, что не видел и не встречал до самого туристского приюта. В приюте были только туристы да сторож, который с утра никуда не отлучался.
И в поселке Желобном, допрашивая близких и приятелей убитого, следователь пытался дознаться, кто в этот день уходил в лес и с кем. Уходило восемь человек по разным надобностям, трое ненадолго, пятеро на целый день. Все они утверждали, что не видели Моргуна в лесу, когда и куда он ушел из поселка — не знали. Мать убитого показала, что сын не сообщал ей, с кем и куда уходит. И в тот злополучный день не сказал.