Река в этом месте, вырвавшись из горных теснин, торопливо разбегалась на несколько рукавов, шумела на перекатах, была по-горному холодна.
Контора заповедника стояла на берегу одной из проток — деревянный дом, крытый дранью, просторный двор с вместительными, добротно построенными сараями: там и склады, и конюшня, и кузнечный горн с инструментом для ковки лошадей.
Ночевали Валентин Федорович и Андрей Аверьянович в местной гостинице, которую тут возвели, когда поселок был районным центром. Недавно случилось укрупнение, и районный центр переместился в другой населенный пункт, а гостиница осталась. Двухэтажная, рассчитанная на крупные районные мероприятия, она пустовала. Жило здесь несколько заготовителей и неподкупный ревизор, приехавший сверить счета в леспромхозе. Он отказался поселиться в многокомнатном доме директора леспромхоза, куда его приглашали, и занял двухкоечный номер на втором этаже. Ему бы дали и однокомнатный, именовавшийся «люксом», но там почему-то время от времени сыпалась с потолка штукатурка, и администрация гостиницы решила не искушать судьбу.
Все это Андрей Аверьянович узнал в первый же час пребывания в гостинице от словоохотливой дежурной, которая исполняла обязанности администратора, коридорной уборщицы, нисколько не тяготясь такой нагрузкой.
Вечером директор заповедника засиделся со своими сотрудниками, разбирая накопившиеся в отделе бумаги. Андрей Аверьянович вышел из прокуренной горницы и уселся на ошкуренное бревно возле протоки. Стояла глубокая тишина, только река шумела на перекатах, но шумела ровно, монотонно, ухо привыкло и не воспринимало шум. Поселок погрузился в сумерки, короткие южные сумерки, которые живы лишь быстро гаснущим светом закатного неба. Оно светилось в распаде гор широкой полосой, но полоса эта на глазах сокращалась.
Странное чувство охватило Андрея Аверьяновича — ему захотелось удержать подольше эту меркнущую полоску неба, стало остро жаль уходящего дня, будто это была жизнь, которая дотлевала и держалась в теле из последних сил, будто завтра уже не будет нового дня, ничего не будет…
Андрей Аверьянович встал и по белеющей тропке пошел вдоль берега. Высокий кустарник закрыл от него быстро гаснущую полоску неба. Он поднял голову и увидел над головой ясно проступившие звезды. Отыскал Большую Медведицу, Полярную звезду и, став лицом на север, подумал, что где-то там, за две с лишним тысячи километров, — Ленинград, огромный город, в котором на Новороссийской улице, в новых домах, живет его дочь Аленка. И внук Юрка живет на той улице. Очень захотелось повидать внука Юрку, ему сейчас примерно столько же, сколько сыну Кушелевича.
Андрей Аверьянович отчетливо услышал шум реки. Где-то в поселке залаяла собака, по шоссе прошла тяжелая машина, лесовоз наверное. Он пошел назад. В распаде гор едва светилось небо. День догорал. И сгорела острая тоска по ушедшему, от нее не осталось и следа. Завтра будет новый день, который предстоит провести верхом на лошади. При мысли о лошади Андрей Аверьянович ощутил легкое беспокойство: как-то он справится?
Во время войны ему приходилось ездить верхом. Но тогда чего только не приходилось делать.. И тогда ему не было и тридцати, а сейчас… Лошадь, на которой предстоит ехать, ему сегодня показали. Не маленькая и не большая, гнедая, с белым пятном на лбу, с добрыми глазами. Скакуном ее не назовешь, клячей — тоже. Кличка у лошади классически нейтральная — Гнедко. «Как-нибудь справимся, — в конце концов решил Андрей Аверьянович, поднимаясь на крыльцо. — Бог не выдаст, свинья не съест».
Выехали из поселка на рассвете.
Солнце пряталось еще за горами, а кавалькада из трех всадников уже проехала поселок лесопункта, покинула набитую дорогу и втянулась в лес. Впереди на крупном сером жеребце ехал наблюдатель заповедника Иван Николаевич Прохоров, за ним Андрей Аверьянович на своем гнедом, последним двигался директор заповедника на черной с белыми чулками на стройных ногах кобыле. Когда на дороге они ехали рядом, директор и Андрей Аверьянович, то очень походили на Дон-Кихота и Санчо Панса. Валентин Федорович, худой, высокий, сидел в седле прямо и даже иногда ноги в стременах оттопыривал, как делал это рыцарь Печального Образа на известных иллюстрациях Кукрыниксов. Андрей Аверьянович был не то чтобы очень толст, но грузноват, плечи опустил, отчего стал округл и на две головы казался ниже несгибаемого Валентина Федоровича.