Широкая тропа была сухой и гладкой, но чем дальше углублялась в лес, тем больше портилась — делалась вязкой и неровной.
— Тут близко подпочвенные воды, — объяснил Валентин Федорович, когда Андрей Аверьянович высказал недоумение: внизу было сухо, а на подъеме болото.
Под ногами у лошадей чавкало, они с трудом выдирали ноги из густого месива, и Андрей Аверьянович пожалел своего Гнедко, несущего самый тяжелый груз в этой компании: чистого веса у седока добрых восемьдесят пять килограммов, да сапоги, да стеганка, в которые его обрядили перед путешествием, да спальный мешок, притороченный к седлу с одной стороны, да палатка в чехле — с другой.
Но вот тропа вышла из леса на широкую поляну, поросшую высоким разнотравьем, и сразу подсохла, сгладилась, и мир после зеленого лесного сумрака показался огромным и светлым. Андрей Аверьянович увидел слева обрыв, уходящий к реке, поднял голову и ахнул от восторга. Над другим берегом реки высоко вознеслась скала, поросшая пихтарником. Невидимое солнце пронизывало кроны деревьев жаркими лучами. Они казались материальными, осязаемыми, эти лучи, отлитые из светоносного и пропитанного светом сплава. А над скалой, исходившее от лучей и от пронизанного светом леса, трепетало золотое сияние.
— Это же удивительно! — воскликнул Андрей Аверьянович.
— Красиво, — согласился директор заповедника. — Такое увидишь только в горах.
Они постояли на поляне, глядя на осиянную скалу. На глазах у них выглянуло из-за скалы солнце и залило все ровным светом, изгнав из ущелья тени. Лучей не стало, они истаяли в воздухе, и скала сделалась заурядной, такой, как и другие, громоздившиеся на том берегу. Колдовство кончилось.
Всадники пересекли поляну и вновь двинулись по лесной тропе. Андрей Аверьянович с удивлением отметил, что лес изменился, а он и не заметил, когда это случилось. Теперь они ехали через пихтарник, перемешанный с буком. Деревья стояли, как огромные колонны, то светлые с зеленоватым оттенком, то темные до черноты. Под ногами лежала пружинистая хвоя, по бокам с деревьев свешивались длинные бороды темно-зеленых мхов, они едва шевелились, как водоросли на морском дне. Солнце не проникало под кроны могучих деревьев, все настороженно молчало, усиливая сходство с подводным царством.
Во второй половине дня, преодолев два невысоких перевала, всадники выбрались на широкую поляну с островерхим домом, обстроенным сараем, обнесенным изгородью из жердей. Здесь, на кордоне, решили заночевать.
Андрей Аверьянович спешился и, осторожно ступая, прошелся по земле. Ноги были как деревянные, сгибались с трудом. Он принялся растирать колени и убедился, что поясницу тоже надо массировать, иначе она отказывается служить.
Валентин Федорович стоял в стороне и улыбался снисходительно.
— Ничего, пройдет, — утешал он, — самое трудное позади: перевалы вы преодолели мужественно.
Андрей Аверьянович приосанился. Он вспомнил, как страшно было во время спуска с первого перевала. Временами ему казалось, что Гнедко споткнется, оступится, и они загремят в пропасть, которая все время проглядывалась слева. Был момент, когда он хотел сойти с коня — так круто уходила вниз тропа, так угрожающе шумела на дне пропасти река. Но он все-таки не сошел, доверился лошади, и она не подвела, благополучно спустилась с ним в долину. И теперь Андрей Аверьянович по праву мог приосаниться и сказать:
— Жокей из меня, пожалуй, уже не получится, но в драгуны еще гожусь.
Палатку решили не ставить, ночевать можно было в сарае, на сеновале.
— Чудесно! — радовался Андрей Аверьянович. — Не помню, когда я спал на сеновале. Это же прелесть — всхрапнуть на свежем сене, вспомнить молодость!
Но от домашнего обеда, который предложила жена егеря, живущего на кордоне, он наотрез отказался и затеял готовить кулеш на костре.
— В походе надо питаться по-походному, чтобы кулеш припахивал дымком, чтобы в котелке с чаем плавали угольки, — говорил Андрей Аверьянович, и глаза под припухшими веками у него блестели, и вообще он чувствовал себя молодым и сильным: ноги уже почти не болели, поясница позволяла сгибаться и собирать сушняк.
Вечером сидели у костра и потягивали чай с угольками. Андрей Аверьянович расспрашивал егеря, которого директор заповедника называл по фамилии — Филимонов. Лицо его с глубокими складками у губ, выдубленное солнцем и ветрами, было не молодым и не старым, но морщинистая шея выдавала возраст: Филимонову до пенсии оставалось около года.
Андрей Аверьянович задавал егерю вопросы, тот односложно — да, нет — отвечал. Но вот зашла речь о зубрах, и Филимонов разговорился. Он вспомнил, как привезли в канун войны первых пять зубробизонов из заповедника в Аскании Нова — одного самца по кличке Журавль и четырех самок.