— Вот именно, почему?
— Если бы у Лузгина или Кесяна не было алиби, я бы предположил, что это сделал кто-то из них. И тем и другим Моргун помыкал, даже, случалось, поколачивал. Кстати, не без повода: «ла фам» по имени Людка, у конторой с Моргуном был роман. И Павел Лузгин ее домогался, за что и был Моргуном бит.
— А это вам откуда известно? — спросил Валентин Федорович.
— От Ревмиры Панкратьевны, — ответил Андрей Аверьянович, — к которой, как справедливо заметил Прохоров, поселковые женщины сносят все сплетни. Так что были у Павла Лузгина и его приятеля основания. Мягко выражаясь, питать неприязнь не только к Кушелевичу, но и к Моргуну. Если они и не убивали, то руки к этому делу приложить могли.
— Но доказательств их причастности ни у следователя, ни у нас нет. Видите, — усмехнулся Валентин Федорович, — я уже рассуждаю по вашей методе — с одной стороны мы убеждены, что Кушелевич не убивал, с другой — уверены, что тут не обошлось без браконьеров, с третьей — у нас нет никаких доказательств, которые можно предъявить суду.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Валентин Федорович.
В кабинет вошла молодая женщина, смуглолицая, большеглазая, в ярком цветастом платье. Нельзя сказать, что наряд ее отличался строгим вкусом, но шел к ней. Андрей Аверьянович подумал, что этой женщине пойдет любой наряд — она была великолепно сложена, держалась уверенно.
— Вы ко мне? — спросил Валентин Федорович.
— Мне нужно видеть защитника Петрова, — женщина остановила взгляд на Андрее Аверьяновиче. — Сказали — он здесь.
Переглянувшись недоуменно с Валентином Федоровичем, Андрей Аверьянович слегка кивнул головой.
— Я Петров. Чем могу служить?
— Поговорить с вами надо.
— С кем имею честь? — спросил Андрей Аверьянович.
— Зверева моя фамилия.
— А зовут Людмилой.
— Да. Вы меня знаете? — удивилась женщина.
— Слышал о вас, — сказал Андрей Аверьянович.
Валентин Федорович встал, вышел из-за стола.
— Вы, наверное, хотели бы поговорить с защитником наедине? — обратился он к Зверевой.
— Да, лучше наедине, — ответила она.
— Скажу, чтобы вас тут не беспокоили, — повернулся директор к Андрею Аверьяновичу.
Когда он вышел, Андрей Аверьянович усадил Людмилу Звереву в кресло, сам сел напротив.
— Я вас слушаю.
— Не знаю, как начать… — замялась Зверева.
— Начните о того, что объясните, почему вы пришли ко мне, а не в прокуратуру.
— Я была в прокуратуре, там мне сказали, что следствие закончено, скоро суд. Тогда я пошла к жене Кушелевича, сказала ей.
— Что же вы ей сказали?
— Сказала — не верю я, что Кушелевич убил Григория, и не хочу, чтобы невиновный пострадал.
— И она адресовала вас ко мне?
— Да. Сказала — идите к защитнику Петрову и расскажите ему все, что знаете.
— И что же вы знаете?
— Не верю я, что Кушелевич стрелял в Григория.
— Не верите или точно знаете?
— Я там не была, когда стреляли, сама не видела…
— Тогда почему же не верите?
Людмила Зверева совершенно мужским жестом стукнула кулаком по коленке.
— Ну как вам объяснить…
— Не торопясь, спокойно, — сказал Андрей Аверьянович. — Вы любили Григория Моргуна?
Зверева помедлила с ответом. Потом решительно подтвердила:
— Любила. Вы знаете, какой это был человек? Никого не боялся, с ним можно куда угодно — не страшно.
— Хоть на край света? — без улыбки спросил Андрей Аверьянович.
— Хоть на край света.
— Но не звал? — Андрей Аверьянович говорил по-прежнему серьезно.
— Позвал бы, — невесело усмехнулась Зверева, — да не успел, убили, гады. Они ему в подметки не годились, дрожали перед ним мелкой дрожью, потому и убили.
— Кто — они?
— Пашка Лузгин, Кесян. Они его убили, а не Кушелевич.
— Они что же, сами вам в том признались?
— Не дураки они, чтобы признаваться. Но я-то знаю — они. Когда Григория убили, я из поселка уехала. Не могла там оставаться, бежала, куда глаза глядят. До Кондопоги добежала, подружка там у меня живет, возле нее зацепилась. Решила — останусь там, буду жить где-нибудь на озере, в лесу. Забудусь. Только от своей болячки разве убежишь? Нет, не убежишь! Вернулась я в поселок. Все-таки мать здесь, какое-никакое хозяйство. А тут Пашка Лузгин опять ко мне. Он и раньше подкатывался, но Григорий его отвадил. Теперь Григория нет, Пашка проходу не дает. И грозит еще. Если, говорит, не будешь со мной жить, следом за Гришкой пойдешь. Намеки дает, что Григория не пожалел и со мной церемониться не станет.