— Значит, вы предполагаете, что Григория убил Лузгин?
Зверева ответила без колебаний:
— Уверена, что это его рук дело.
— Но у Лузгина есть алиби. Есть свидетели, видевшие его в час убийства далеко от места происшествия.
— Не он, так кто-то из его дружков, но все равно натравил Пашка.
— Убеждены?
— Убеждена!
— Но суду одной убежденности мало, нужны доказательства.
— Я и на суд пойду и на суде скажу — Лузгин убил. Меня в этот раз мать сама из поселка выпроводила, уезжай, говорит, от греха. Я уеду, мне здесь жить тошно, все о нем, о Григории напоминает. Но я твердо решила — пока его убийца на свободе разгуливает, уезжать мне нельзя. И к вам с тем пришла.
— Спасибо, что пришли, — Андрей Аверьянович встал. — Где вас найти, если понадобитесь?
— Я сама могу каждый день приходить, только скажите, куда.
— Вы все-таки лучше оставьте адрес, — Андрей Аверьянович подал ей ручку и листок бумаги.
Зверева написала свой адрес. Андрей Аверьянович проводил ее до дверей. Оставшись один, походил по кабинету, поглядывая то на великолепную оленью голову, то на зубра. «Ищите женщину», — вслух подумал Андрей Аверьянович. — Она сама нашлась. Но туман не рассеялся… А кто сказал, что женщина способна его рассеять? Скорее наоборот».
Ни зубр, ни олень ничего на это не ответили.
Покинув контору заповедника, Андрей Аверьянович не сразу пошел в гостиницу. По главной улице спустился к городскому парку, прошел по аллее к обрыву, нависшему над рекой и сел на скамью. Руки неловко лежали на коленях, и Андрей Аверьянович подумал, что хорошо бы завести палку с массивным набалдашником. Положил бы он сейчас руки на этот набалдашник, на руках утвердил подбородок и созерцал чудесную картину, открывшуюся перед глазами. Почему-то сейчас не в моде трости и палки. Наверное, потому, что некогда современным людям класть подбородки на массивные набалдашники, не тот ритм жизни.
Река под обрывом блестела на перекатах, жутковато темнела под обрывом. Где-то в горах, теснясь в ущельях, она бешено клокотала в брызгах, в пене, вздувалась от дождей, вырывала с корнями деревья. А здесь, на равнине, растратив силу, текла неспешно, даже лениво, только иногда на стремнине закручивала воронки, с силой несла лодку, тянула ко дну неосторожного пловца — напоминала, что это все-таки вода горная и норов у нее крутой.
За рекой была широкая пойма, ограниченная на горизонте зубчатой стеной леса. Небо над лесом еще светилось последним вечерним светом.
Мимо проходили молодые люди, больше парами, тихо разговаривали, смеялись. Андрей Аверьянович глядел на реку, на гаснущее небо, и ему не хотелось отсюда уходить и жаль было, что нельзя сидеть тут бесконечно. Не часто, но появлялись у него мысли о том, что профессию он выбрал себе нелепую: копаться в человеческих несчастьях и пороках, постоянно видеть жизнь в ее мрачных проявлениях, иметь дело с жуликами и убийцами. А жизнь имеет и другую сторону, фасад, многоцветный, яркий, привлекательный. Особенно явственно ощущал он это, когда бывал у дочери в Ленинграде. Там жили в мире театральных премьер и вернисажей, спорили о живописи Пикассо и восхищались Смоктуновским, необыкновенно исполнившим роль князя Мышкина в спектакле Большого драматического театра. Там смотрели «Идиота» и обращали внимание на игру актеров, но как-то не замечали грязи и ужаса бытия, изображенного Достоевским. Наверное, потому, что не знали той стороны жизни, с которой постоянно имел дело Андрей Аверьянович.
Такие раздумья о своей профессии приходили ему в голову редко и быстро уходили, забывались. А сейчас он просто не дал себе воли, встал со скамьи и, все еще сожалея, что нет в руке тяжелой палки с набалдашником, направился в гостиницу.
9
Шел допрос свидетелей. Перед судейским столом стояла мать убитого. Сухопарая, в черном платочке на седеющих волосах, она хотела казаться скорбной, но время от времени забывалась, и сухое, остроносое лицо ее выражало откровенную неприязнь и подозрительность. И отвечала она так, словно бы хотела сказать: «Знаю я вас, запугать меня хотите». Подозрительность, наверное, была у нее в характере, кроме того, кто-то скорее всего подогревал в ней недоброе качество, внушая, что дело хотят замять, а убийцу выгородить.