Судья снисходителен к родителям убитого, уважая их горе, но все-таки он судья и вынужден предупредить Спицына:
— Не мешайте свидетелю давать показания.
— Я не мешаю, но он говорит неправду.
— Я не знал ни убитого, ни убийцу, — пожимает плечами врач, — какой смысл мне говорить неправду?
— Должно быть, есть смысл, — многозначительно произносит Спицын.
Судья, не обратив внимания на эти слова, просит свидетеля продолжать.
— Я спросил, как это произошло, — продолжает врач, — и он сказал: «Николай из ружья, нечаянно…»
— Не мог он это сказать, — опять выкрикнул Спицын.
— Я удалю вас из зала, — судья смотрит строго, и Спицын, хмурясь, кусая губы, опускает голову. — Что он еще сказал? — Это уже судья спрашивает у свидетеля.
— Больше ничего, — отвечает врач, — потому что опять впал в беспамятство.
Врача «Скорой помощи» сменяет немолодая женщина в серой кофточке с большими пуговицами, со старомодной — светлые волосы собраны на затылке в узел — прической. Она принимала раненого в больнице.
— Больной поступил в очень тяжелом состоянии, — говорит она, нервно тиская в руках сумочку, — но когда готовили его к операции, еще раз пришел в себя. Спросил: «А жив я буду?» Потом несколько раз позвал маму…
— Не приходил он в себя, — снова не удержался и вскочил отец убитого.
Судья сделал движение в его сторону.
— Свидетель вводит состав суда в заблуждение, — Спицын говорил быстро, дирижируя указательным пальцем. — Первоначально в истории болезни было записано, что его доставили без АД, а потом…
— Нам это известно, — перебил судья. — Еще раз требую не мешать свидетелям. В последний раз.
Спицын сел. Свидетельница смотрела в пол, бледная, расстроенная.
— Продолжайте, — обратился к ней судья.
— Потом он опять потерял сознание, — сказала она, не поднимая головы, — и через полчаса, во время операции, наступила смерть… Глубокий шок… он потерял слишком много крови… спасти не удалось… А что касается записи, — свидетельница подняла голову, — она оказалась неточной, ее потом пришлось… поправлять…
Андрей Аверьянович смотрел на свидетельницу, слушал невеселую историю про разные записи, и ему даже было немного жаль эту немолодую женщину, которая тут, перед многими людьми, должна была рассказывать о своем неблаговидном поступке. Если бы она знала, во что выльется ее «неточность», разве бы она… Ах, если бы мы строже относились к себе, думая о том, чем отзовется тот или иной поступок, слово. Если бы…
Размышления Андрея Аверьяновича прервал судья.
— У вас есть вопросы к свидетельнице?
— Есть. Вы знакомы с родителями подсудимого Чижова?
— Нет, не знакома.
— Не просил ли вас кто-нибудь изменить запись в истории болезни Владимира Спицына до того, как этот случай стал у вас в больнице предметом разбирательства?
— Нет, никто не просил.
— Спасибо, у меня больше вопросов нет.
Судья объявил перерыв до следующего дня.
Когда Андрей Аверьянович вышел из здания суда, уже смеркалось. У дверей стоял Костырин. Он весь день просидел в зале, внимательно слушал свидетелей.
— Жду вас, — сказал он, — есть потребность поделиться впечатлениями. Вы не торопитесь?
— Нет, — ответил Андрей Аверьянович, — с удовольствием пройдусь по воздуху, тем более что к ночи, кажется, подмораживает.
Они зашагали по боковым улочкам, где было немного прохожих.
— Я пришел на суд не из праздного любопытства, — говорил Костырин. — Действующие лица этой драмы учились в нашей школе, их родители живут в микрорайоне, к школе примыкающем. Как живут, чем живут — мы не всегда знаем. А надо знать.
— Знание жизни, вынесенное из зала суда, — сказал Андрей Аверьянович, — может оказаться односторонним.
— Разумеется, — согласился Костырин, — жизнь имеет и другие грани, более привлекательные. Кстати, сегодня в клубе дорожников молодежный вечер. Тот же микрорайон. Меня пригласили бывшие ученики нашей школы. Пойдемте.
— Меня-то не приглашали.
— Я вас приглашаю. Обмен визитами: я — у вас, вы — ко мне.
— Это, наверное, скучно.
— Но почему скучно, такие вечера бывают весьма интересными, — возразил Костырин.
— Мне будет скучно, — поправился Андрей Аверьянович, — вечер молодежный, а я уже далеко не молод.
— Не понравится, уйдете.
Костырин умел быть напористым, и Андрей Аверьянович заколебался. В этот вечеру ему не хотелось оставаться одному. Отупляющей усталости, которая гонит домой, к тахте и торшеру, сегодня не было, и он согласился.