И пошел в зал под аплодисменты.
После выступлений объявили перерыв. Вернулся из президиума Костырин.
— Как вам? — спросил он.
— Слушал с интересом, — ответил Андрей Аверьянович.
— И на дело Чижова был комментарий, по-моему, толковый.
— Весьма. Оратор зрил в корень.
— Иронизируете?
— Отнюдь. Говорю вполне серьезно.
Они вышли в фойе.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Андрей Аверьянович.
— Наскучило?
— Нет, я вам благодарен, что привели меня сюда. Смотрел и слушал с интересом. Одно только огорчает.
— Что именно?
— Не вижу я тут никого из тех молодых людей, что прошли у нас свидетелями по делу Чижова. А ведь большинство из них работают на автобазе или около, живут в том же, как вы изволили выразиться, микрорайоне.
— Да, их что-то не видно, — согласился Костырин, — а жаль.
— Очень жаль. Руководители автобазовского комсомола, кажется мне, допускают тот же просчет, что и деятели антирелигиозного фронта. Те читают лекции, как правило, для неверующих, верующие не ходят на лекции. Так и здесь — нет на вечере тех, кто больше всего нуждается в общественном воздействии и воспитании. Благополучных ребят, которыми можно гордиться, конечно, большинство, но и те, неприкаянные, из бывшего Волчьего тупика, ныне именуемого Вторым автобазовским, тоже члены нашего общества, не так ли?
— Так, разумеется. Тут что-то надо предпринимать. А что — сразу не придумаешь.
— Сразу-то и не надо.. Нужно всегда, постоянно. Ныне и присно, и во веки веков….
— Аминь, — усмехнулся Костырин.
— Аминь — это, насколько я помню, восклицание финальное, а тут финала быть не может… Ну, еще раз спасибо и — разрешите откланяться.
— А то остались бы: самодеятельные артисты доставят вам удовольствие, есть весьма даровитые.
— Не сомневаюсь. Но мне надо еще подумать над своим выступлением, завтра суд, видимо, закончится.
— Приду вас послушать: завтра во второй половине дня я свободен.
— Милости прошу.
Костырин проводил Андрея Аверьяновича до дверей и с чувством пожал руку на прощание.
Допрос Клавдии Михайловны Чижовой подходил к концу. Стояла она перед судейским столом усадистая, оплывшая книзу, сзади очень похожая на свою мать. Андрей Аверьянович видел ее лицо, сухоносое, с выщипанными бровками, уже тронутое морщинами. Она не смотрела ни влево, ни вправо, не оглядывалась назад, спиной чувствуя осуждающие взгляды.
На вопросы Клавдия Михайловна отвечала уклончиво, когда уличали ее во лжи, начинала злиться, но, видимо вспомнив, где она находится, сникала.
— Почему же вы ни разу не выслушали соседей, которые приходили жаловаться на хулиганские выходки вашего сына? — спрашивает народная заседательница.
— А потому что напраслину на него возводили, что бы кто ни сделал во дворе, все на него, такую моду взяли.
— Но ведь они по делу жаловались, — старается убедить Клавдию Михайловну заседательница, — стрелял в девочек не кто-нибудь, а ваш сын.
— За это нас оштрафовали.
— В соседку вашу, — заседательница называет фамилию свидетельницы, рассказавшей, как возле нее в ствол дерева ударилась пулька, — тоже стрелял.
— Это надо доказать, что он стрелял. Может, и не он.
— Никому-то вы не верите, никого не уважаете, — говорит заседатель осуждающе, — и вот вам результат.
— Я должна всех уважать, — в голосе у Клавдии Михайловны слезы, — а меня никто? Всякие сплетни про меня распускают, воровкой крестят и по-всякому, а я их уважай? Пусть они меня попервах уважают, а потом я их…
— Вы предлагали взятку Ивану Соколову, — спрашивает судья, — за то, чтобы он сказал, будто выстрел был случайный?
— Не предлагала.
Судья листает дело, находит показания Вани Соколова.
— А он утверждает, что под вечер, в день убийства, вы его вызвали из дома и уговаривали дать показания, которые бы смягчили вину Николая Чижова, вашего сына, и обещали хорошо отблагодарить.
— Брешет, — лицо Клавдии Михайловны становится жестким и непреклонным, — ничего я ему не обещала.. Просила говорить правду, как было, лишнего на Николая не наговаривать.
— А почему он стал бы наговаривать?
— Мало ли почему. Чтобы засудили Николая.
— Кто же в том заинтересован, чтобы засудили вашего сына?
Клавдия Михайловна сделала движение, будто хочет повернуться влево, где сидят Спицыны, но не повернулась.
— Есть такие, — она смотрит в пол, и мелкие морщины на ее лице деревенеют. Сейчас она очень похожа на бабку Семеновну.