Ваню Соколова сержант пригласил вслед за Клавдией Михайловной. Он подтвердил свои прежние показания:
— Да, обещала отблагодарить и просила не говорить на Николая лишнего.
— Не говорить лишнего или сказать, что выстрел был случайный? — уточняет судья.
— Не говорить лишнего, — повторяет Ваня.
В задних рядах, где сидит молодежь, кто-то прыскает в кулак: Ваня и здесь вызывает у них смех, хотя ничего смешного не говорит.
— Расскажите, как это произошло, — предлагает судья.
— Ну, вышел он из дома…
— Нет, нет, — говорит судья, начните пораньше. Как вы оказались возле дома Чижовых?
— Ну, как, пришел к Николаю, мы собирались в этот день поехать купаться.
— Кто «мы»?
— Николай, я и Володя Спицын.
— Итак, вы пришли…
— Я пришел, а Володька уже там, сидит на старой кровати. Я опросил: «Где Николай?» Он говорит: «Сейчас выйдет». Я сел рядом. А Николай из окна выглянул в это время…
— И наставил на вас ружье, — подсказал судья.
— И заставил ружье.
— Потом?
— Потом он вышел из дома. С ружьем. Сказал: «Пойдем на гору постреляем, а после поедем купаться».
— Значит, и Спицын собирался с вами идти, а потом ехать купаться?
— И Спицын.
— Они не были в ссоре, Владимир Спицын и Николай Чижов?
— Да нет, не были.
— Были! — выкрикнул Спицын-старший. — Были в ссоре, и ты не выгораживай своего приятеля.
Судья постучал карандашом по графину, призывая Спицына к порядку.
— Так как же, были они в ссоре или нет? — обратился он к свидетелю.
Ваня пожал плечами.
— Мы и перед этим втроем ездили купаться, никакой ссоры не было.
— А раньше, зимой?
— Зимой не знаю, мы редко собирались.
— Почему?
— Холодно, а из подъезда стали гонять: шумите, говорят, мешаете.
— Что же было дальше? — продолжал судья. — Николай Чижов вышел из дома с ружьем.
— Вышел с ружьем, переломил его и заложил в стволы патроны…
— И запер стволы?
— Нет, так и оставил открытыми и подошел к нам.
— Как он держал ружье?
— Под рукой, стволами вниз. Подошел и стал против Володьки.
— Близко от него?
— Почти рядом. А Володька говорит: «Убери ты свое ружье». А Николай спросил: «Боишься?» Володька говорит: «Боюсь» — и хотел рукой отвести стволы. И тут раздался выстрел.
— Он что же, схватился рукой за стволы или ладонью хотел их отвести?
— Может, и ладонью, я как-то не заметил. Только услышал выстрел, и Володька крикнул: «Что же ты наделал, ты меня убил».
— Что было потом? Как вел себя Николай Чижов?
— Он бросил ружье и побежал к гаражу, вывел машину и уехал.
— Куда?
— Он крикнул: «Еду за скорой помощью».
— Вы не замечали в поведении Николая Чижова чего-нибудь странного последнее время? — спросил заседатель.
— Чего странного? — не понял Ваня.
— Чтобы он был задумчив, мрачен?
— Нет. Он был веселый последнее время, гонял на «Москвиче»…
— А к Владимиру Спицыну как он относился? Почему именно к нему он подошел с ружьем, а не к вам?
— Володька боялся ружья, вот он и наставлял на него.
— Пугал?
— Для смеху, шутил…
— Хорошие шуточки, — осуждающе сказал заседатель.
— Не шутил, а угрожал, — крикнул Спицын-старший.
Ваня Соколов, вызвав приглушенные смешки среди сверстников, сел на заднюю скамью.
В зал пригласили Майю Лопухову.
Вошла и стала против судейского стола среднего роста девушка с вздернутым носиком, подкрашенными глазами, с темной челочкой на лбу, сдержанно кокетливая, как и ее мать. Она старается не показать робости и смущения, но это ей плохо удается. Она косит взглядом в сторону деревянной загородки: очень хочется взглянуть на подсудимого, но прямо это сделать не решается.
Майка отвечает на вопросы довольно связно, становясь спокойней, уверенней. Говорит, что знает Николая Чижова с детства, как и других ребят во дворе. Вспоминает, как встречали Новый год, но про то, как ездили они втроем на водохранилище, не рассказывает.
А ведь они ездили туда и вдвоем с Николаем.
Недели через две после первой поездки Майка сама остановила Николая во дворе и спросила:
— Чего же ты больше не приглашаешь на водохранилище?
— Поедем, хоть завтра, — ответил Николай.
— Давай завтра.
— Володьку предупредить? — спросил Николай.
— А ты что, без Володьки уже и не можешь?
— Почему не могу?
— Так в чем же дело?
— А не побоишься?
— Кого же мне бояться?
— Меня.
— А тебя надо бояться?