Как только до Петербурга дошли первые слухи о катастрофе в Цусимском проливе, Адмиралтейство стали осаждать родные и близкие тех, кто был в море. Во многих высокопоставленных семьях сыновья служили младшими офицерами на 2-й эскадре, и многим выпал печальный жребий скоро узнать, что они их потеряли. Подробности доходили страшно долго. Даже царь должен был ждать, о чем он упоминает в своем дневнике: «16 мая. Понедельник. Сегодня начали приходить самые противоречивые сведения о сражении нашей эскадры с японцами — все о наших потерях и ничего о японских. Этот пробел в информации действует угнетающе».
Плохо был информирован и Микадо, но в другом отношении. Первые донесения Того при детальном рассмотрении показывают, что, хотя он сознавал, что победа за ним, японский адмирал имел лишь смутное представление о том, что же на самом деле произошло. Только через несколько дней точный отчет о русских и японских потерях был представлен японскому императору. Что же касается Николая, то он узнал худшее только 19 мая, что датировано его дневником: «19 мая. Четверг. Ужасная весть об уничтожении почти всей эскадры в двухдневном бою теперь полностью подтвердилась. Сам Рожественский взят в плен, раненный! Погода была чудесная, и это заставило меня переживать еще горше».
Новость о разгроме в Цусиме странным образом повысила котировки на Петербургской бирже. Деловая активность, как ни парадоксально, укрепилась в результате поражения, потому что было ощущение, что превращение долгожданной победы в оглушительное унижение заставит правительство начать переговоры об окончании этой несчастной войны (что и случилось почти сразу).
Поток всякого рода, в большинстве неточных, свидетельств и умозрительных объяснений уже хлынул и продолжался в течение многих лет. Так, корреспондент газеты «Новое время» во Владивостоке писал, например, 23 мая: «К сказанному можно еще добавить, что в первый день боя множество японских джонок пересекало курс нашей эскадры, и, по убеждению очевидцев, эти парусные лодки бросали плавающие мины, которые во многих случаях стали для наших судов роковыми».
На протяжении десятилетий многие морские офицеры были убеждены, что 2-ю эскадру атаковали подводные лодки, хотя фактически Япония не располагала тогда данным видом вооружения. Другие верили, что бок о бок с японскими в Цусимском бою на стороне Японии участвовали и британские корабли.
Хотя царь принял отставку «дяди Алексея», начальника русского военного флота, вера его в Рожественского осталась непоколебленной. Он послал своему верному адмиралу сочувственную телеграмму: «Токио. Генерал-Адъютанту Рожественскому. От всей души благодарю Вас и все чины эскадры с честью выполнившие свой долг в бою, за самоотверженную службу России и мне. Всевышнему не угодно было увенчать Ваш подвиг победой, но Отечество всегда будет гордиться Вашим беззаветным мужеством.
Желаю Вам скорейшего выздоровления и да будет Господь Вам утешением.
Николай. 28 мая 1905».
Однако многим достались переживания гораздо сильнейшие, чем Николаю. Например, Цивинскому, капитану учебного судна «Генерал-Адмирал». 14 мая он повел свой корабль в Балтийский порт на учения. Зная, что 2-я эскадра должна была со дня на день столкнуться с японцами, а его сын ушел мичманом на «Бородино», он уже тогда впал в отчаяние. 16 мая в газете, пришедшей на судно, сообщалось, что произошло сражение, что почти все русские корабли погибли, а имена спасшихся офицеров будут названы в свой черед. Позднее Цивинский писал, с каким страхом ждал он следующего сообщения и как, когда оно пришло, его сердце на какой-то момент остановилось, а в груди что-то болезненно сдавило.
«Дрожащими пальцами держал я газету, — пишет он, — а глаза без всякой надежды пробегали списки спасенных». Читая, как были спасены офицеры с «Нахимова», Цивинский казнил себя за то, что в 1904 г., нажимая на все педали, используя связи, он добился перевода своего сына с «Нахимова» на новенький «Бородино».