— Привет вам, мастер Розье. Вот мой оруженосец, Жан д'Олон. Он лучше меня знает толк в доспехах и поможет мне в выборе.
Я осмотрел ее с ног до головы, вроде как бы мысленно снял с нее мерку, и увидел, что плечи у нее широкие и росту она для девушки высокого, но, конечно, пониже взрослого мужчины, так примерно с пажа. Я сказал:
— У меня большой выбор готовых нагрудников, и налокотников, и наколенников, и стальных перчаток, и башмаков, и шлемов с забралом, и стальных шапок без забрала. Но все они будут вам велики, и придется сделать на заказ. У меня трое подмастерьев, я отложу все дела и сделаю в кратчайший срок.
Она поблагодарила и стала с любопытством рассматривать мои изделия. И там были одни латы на миланский манер, очень нарядные, из вороненой стали с серебряными насечками. Я подумал, что она закажет подобные, потому что девушки любят украшения.
Но она сказала:
— Такие мне не годятся. Это латы парадные, для турнира, а мне нужны боевые латы, гладкие и прочные, чтобы выдержали удары врагов. Сделайте мне латы белые, гладкие, из толстых пластин.
— Для девушки будет, пожалуй, тяжеловато,— сказал я.— А утончать нельзя, чтобы не ослабить прочность. И не знаю, вынесете ли вы такую тяжесть.
— Женщины выносливей мужчин,— ответила она.— Я пришла сражаться за моего дофина, и надо мне быть хорошо вооруженной.
Жан д'Олон согласился с ней, и я понял, что ни в каких советах она не нуждается и очень хорошо знает, что ей нужно.
Еще она заказала мне щит — по голубому полю летящая голубка, и я спросил, какой она выберет меч.
Она ответила:
— Мне хочется меч из Фьербуа.
Я подумал, что она шутит, засмеялся и спросил:
— Который же вам хочется? Тот ли, которым некогда храбрый Дюгесклен одним ударом выгнал англичан из двухсот тридцати городов и местечек. Или тот, которым Роланд бился с сарацинами под Ронсевалем?
Она ответила:
— Не было у меня в мыслях коснуться одного из этих священных мечей, помещенных в часовню на вечную память и славу. А есть там безымянный меч, зарытый неглубоко в землю позади алтаря. Этот меч я попрошу вас привезти мне.
— Ох-ох-о! — воскликнул я.— Да кто же мне позволит рыться в часовне, да еще за алтарем, да еще уносить оттуда меч?
— Позволят,— сказала она.— Мой духовник брат Пакерель, напишет письмо, а я подпишу «Жанна». Я умею подписывать свое имя. По письму позволят.
Я подумал, что действительно такая о ней идет молва, что, пожалуй, позволят. К тому же мне давно хотелось съездить в Фьербуа, посмотреть там на мечи, да все времени не было. Однако же откуда она могла знать, что там зарыто за алтарем? Я так и спросил её.
— Мои голоса сказали мне,— ответила она.
Я про эти голоса уже слыхал и не стал расспрашивать подробней, а в тот же день поехал в Фьербуа.
Когда я прибыл туда и показал письмо, меня провели в часовню, и действительно совсем неглубоко в земле я нашел этот меч, и никто не мог объяснить мне, кто и когда закопал его. Все очень удивлялись и говорили, что это чудо. Но я так думаю, что гвоздь, на котором висел, этот меч, от времени заржавел и переломился, а меч упал. Никто его в этом темном углу не заметил, и постепенно занесло его пылью и землей. Слой земли был совсем тонкий, едва прикрывал его.
Меч оказался никуда не годный, весь изъеденный ржавчиной. Я полировал его, пока он заблестел, но предупредил Жанну, что металл поражен и меч непрочный — от удара может сломаться.
Она ответила, что нет у нее намерения ни убивать, ни ранить, но не бывает вооруженного рыцаря без меча. И меч будет висеть у нее на боку, а в руке она будет держать свое белое знамя. И я уже знал, что с ней не стоит спорить, и не стал настаивать.
Жители Фьербуа, восхищенные чудом, заказали мне для этого меча двое ножен. Одни из красного бархата для каждого дня, а другие из золотого сукна для праздников. И послали их в дар Жанне. А я, сомневаясь, как бы меч невзначай не сломался еще в пути, сделал ему в защиту третьи ножны, из крепкой кожи.
За мою работу мне заплатили доходом с трехсот акров доброй земли, цену десяти боевых коней.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Октябрь 1428 года —
17 июля 1429 года
Глава первая
ГОВОРИТ
УИЛЬЯМ ЭПЛЬБАЙ
Я — Уильям Эпльбай, главный бомбардир английского войска, идущего на Орлеан, и со мной мои бомбарды — бочоночки, толстые и короткие, настоящие красотки и послушные, как ягнята. Куда я их наведу, тотчас начнут плевать огнем и каменными ядрами — прямо огнедышащие драконы. Но я мало надеюсь, что придется мне пострелять в свое удовольствие. Эти арманьяки, как только увидят наше войско, наших рыцарей, закованных в сталь, наших знаменитых лучников и в руках у них луки, длинные, в человеческий рост,— как только увидят нас, душа у них шмыгнет в пятки и они тотчас откроют ворота и вынесут нам на блюде ключи от города: покорно-де просим пожаловать.
И вот мы идем на Орлеан.
Мы идем левым берегом реки, чтобы отрезать Орлеан от юга, откуда он может ждать помощи. Северная сторона и без того им опасна. Там наши гарнизоны в Божанси, и в Мэне, и в Жарго и длинный ряд наших крепостей до самого Парижа.
И вот мы подходим к Орлеану, и тут нас ждет непредвиденное.
Нам известно, что на левом берегу против самого моста есть предместье Портеро, где нам удобно будет расположиться. И вот так штука... Нет Портеро. Нигде нет. Ни тут, ни дальше по реке. Сами, не дожидаясь нас, разрушили его, сожгли, сровняли с землей. Что же нам теперь, спать под открытым небом? Ну, погодите-ка, мы вам покажем.
И мало того. У входа на мост крепость Турель, а на самом мосту, между тринадцатой и семнадцатой арками, башня. А они укрепили вал и бойницы крепости и сняли каменный настил моста между крепостью и башней, а провал перекрыли досками, узкими мостками. А, так-то вы приготовились к нашей встрече. Ничего, встретимся!
Я выбираю позиции, с которых удобно простреливать город. Мои люди устанавливают там пушки и бомбарды, огромные, грозные чудовища, бронзовые драконы с отверстой пастью. Приходится расположить их на самом берегу реки. Почва здесь рыхлая, и окованные железом колеса до самых ступиц увязают в земле. Под них подкладывают бревна, приподнимают колеса рычагами — пиками и шестами. Подвозят телеги с ядрами и порохом.
В воскресенье утром из города доносится перезвон со всех колоколен. А, трусишки, небось все побежали по церквам, на коленях бьют лбом об пол, вымаливают у всех святых избавление от погибели?..
Вот вам погибель, и ничто вам не поможет. Бах! — стреляет первая бомбарда и, будто непрерывные раскаты грома, вторая, и третья, и десятая.
Не хотите сдаться по доброй воле, так вот же вам — бах! — музыка погромче ваших колоколов.
Ядра летят в юго-восточную часть города от Шатле, у моста, и до крайней угловой башни, и каждый выстрел в эту густую кучу домов несет смерть.
Пусть рушатся крыши над вашими головами, дыбом встаёт мостовая, черепицы летят по воздуху, как осенние листья... Бегите, бегите во все стороны, спасайтесь, как муравьи из разрушенного муравейника! Еще не то будет...
Не будет вам муки для хлеба, будете жевать сырой овес, будете тощие, как тушка зайца, подвешенная за лапки в лавке мясника, будете голодные; как ни затягивай пояс, не удержать души в теле. И я обстреливаю и уничтожаю двенадцать их водяных мельниц на берегу реки.
А завтра мы возьмем крепость Турель и отрежем Орлеан от левого берега, от юга, от всякой помощи.
В серых сумерках рассвета, невидимые, мы подступаем к Турели и внезапно, по зову трубы, появляемся на верху вала и бросаемся в атаку.
Сверху опрокидывают нам на голову жаровни с кипящим маслом. Из ворот крепости кидаются нам навстречу ее разъяренные защитники. Мы бьемся лицом к лицу, пронзаем их пиками, разбиваем им головы боевыми дубинами, рубим их мечами. Четыре часа продолжается битва, но они превышают нас числом, и мы отступаем.