Мы вскакиваем, спускаем лодки. Гребцы на веслах, попутный ветер надул паруса. Пять миль — недалёкий путь. Вот и Шэнси. На берегу горами навалены и бочки, и мешки, и бычьи туши.
И тут мы видим Жанну.
Она верхом на коне, в белых доспехах, забрало у шлема поднято.
Про лодки забыли, про груз забыли, про бочки, мешки и бычьи туши. Бежим к ней, окружили ее, каждый старается хоть к ее стремени, к носку железного башмака прикоснуться, кричим:
— Привет тебе, Жанна! Она улыбается нам, кричит:
— Привет вам, милые! Ещё насмотритесь на меня. А теперь поторопитесь — нас давно ждут в Орлеане. И так сколько времени потеряно.
Мы кричим:
— Жанна, садись в мою лодку! В мою садись, Жанна! На мешках тебе будет мягко сидеть. Вмиг довезем тебя в Орлеан.
А она нам кричит в ответ:
— Спасибо вам, мои милые. Вы плывите, а я подъеду к вечеру. Вечером на улицах меньше народу и не будет давки.
— Хоть вечером, хоть ночью,— отвечаем мы.— Когда ты вступишь в Орлеан, все жители высыпят из домов, выбегут полюбоваться на тебя.
Но мы не смеем с ней спорить и настаивать, потому что ей лучше знать, когда наступит ее время. И мы поскорее грузимся и плывем обратно.
Паруса спустили — нас несет течение, и ветер нам не помеха. Проплываем мимо Сен-Лу. На стене стоят англичане, смотрят на нас как дураки. Ничего они не могут поделать, не могут остановить нас. Из луков стрелять — ветер отнесет стрелы к востоку, а мы уже далеко отплыли. Узким рукавом реки мимо Бычьего острова, мимо острова Мартине. И вот мы у Новой башни. Нас увидели, и из Бургонских ворот выбегают люди помогать разгружаться.
Глава третья
ГОВОРИТ ЖАН Д'ОЛОН
Я — Жан д'Олон, оруженосец Жанны. С тех пор как я впервые увидел Жанну в башне Кудрэ, в Шиноне, я при ней неотлучно.
Я был с ней в Шиноне, и в Пуатье, и в Туре, и теперь мы в Орлеане. Я слышал, как она разговаривала со всякими там знатными господами и учеными господами, и я вам вот что скажу.
Она хорошая девушка, правдивая, никогда не соврет, уж если что обещала — это она твердо исполнит. А что касается ума, то — что скрывать? — поумней она будет всех наших капитанов, не говоря уже про дофина.
И хотя она ровно вдвое меня моложе — шестого мая будет ей семнадцать лет и четыре месяца, а мне с осени пойдет тридцать пятый год,— так вот, хоть она еще так молода и ее родители простые землепашцы, а мой род небогатый, но дворянский, для меня великая честь служить ей. И большей чести еще никому не было.
В обращении она легкая— весёлая и добрая.
Но иногда она внезапно замолчит, и тогда лицо у нее странное и неподвижное. Я знаю, что это она прислушивается к своим голосам, ничего не замечая вокруг себя.
И хотя я стою рядом, я этих голосов не слышу. Я так думаю, это внутренние ее голоса. Не умею я это хорошо объяснить, но я думаю: это ее мысли такие сильные, что будто ударяют ее изнутри, так что она будто немеет и слепнет для всего окружающего.
Но, конечно, это я так думаю, и может быть, я ошибаюсь, и лучше мне про это промолчать. И вам это не любопытно, а, наверно, хочется знать, что Жанна делала в Орлеане.
Мы переправились через реку и приехали в Орлеан двадцать девятого апреля вечером, и город нас встретил, будто мы уже одержали победу,— так торжественно. Весь город освещён факелами, и колокола звонят, и все люди выбежали из всех домов и приветствуют нас, окружили нас густой толпой. Даже страшно ехать — как бы кого не задавить. Коню некуда копыта поставить — такая давка.
Мы проезжаем весь город, от Бургонских ворот до Лисьих, и здесь останавливаемся в доме Жака Бушэ, казначея герцога Орлеанского.
Жанна беспокоится. Нам известно, что к англичанам идет на подмогу войско под началом Джона Фальстафа, и надо бы покончить с осадой, пока их еще вокруг Орлеана не такое большое число: в Сен-Лу триста человек, в Турели побольше, но не слишком, и в других фортах тоже наберется одна-две сотни.
А те четыре тысячи, которые нам обещал дофин нет как нет, не очень-то торопятся. А ведь от того, к кому раньше придет подмога, возможно, зависит судьба города.
И все наши капитаны беспокоятся, и наутро граф Дюнуа, начальник гарнизона в Орлеане, со всем своим отрядом отправляется навстречу этим четырём тысячам, поторопить их.
Жанна провожает его за Лисьи ворота, сквозь поля и виноградники.
Мы возвращаемся домой, и Жанна, устав oт тяжести доспехов, ложится на кровать. Я хочу yйти, чтобы она могла заснуть, но она удерживает меня и говорит:
— Не хочу я, чтобы пролилась французская кровь. От одной мысли волосы у меня встают дыбом.
— Как же так, Жанна? — говорю я.— Все уже приготовились сражаться, и даже горожане вооружились. Все они верят в тебя и в победу, а победы без битвы не бывает.
— А может быть, англичане сами уберутся подобру-поздорову? — спрашивает она и смотрит на меня так, будто ждет, что я сейчас соглашусь.
— Жанна,— говорю я,— ты устала и, прости меня, говоришь чепуху. С чего бы им вдруг уйти, когда они восемь месяцев осаждают город и сильней нас?
И еще к ним идет подкрепление из Парижа. Лучше закрой глаза и спи.
— Пошлем им письмо,— говорит Жанна.— Они получат письмо и уйдут. Позови мне брата Пакереля.
Брат Пакерель приходит, и она диктует ему:
— «Вы, стоящие под Орлеаном, доблестные воины и лучники, уходите в свою страну. Если не сделаете этого, берегитесь девушки Жанны, потому что вскорости понесете вы великие потери. А не поверите мне, так в каком месте я вас найду, там и надаю вам здоровых тумаков. Увидите тогда, на чьей стороне право».
Жанна посылает это письмо с герольдом по имени Гиенн. Но герольд не возвращается, и ответа на письмо нет, и мы не знаем, что и подумать. На следующий день Жанна шлет второго герольда с письмом, и в этом письме написано:
«Уходите в вашу страну. А не уйдете, я устрою вам такой разгром, вовеки не забудете».
Этот герольд возвращается и говорит:
— Ответа на письмо нет. И они задержали Гиенна и грозят его сжечь.
Жанна бледнеет и говорит:
— Этого не может быть. Это дело небывалое я неслыханное. Герольд — особа неприкосновенная. Он не отвечает за свои вести, а лишь передает волю того, кто его послал. Поднять на него руку бесчестно.
Герольд отвечает:
— Они говорят, что его послала колдунья и он ее сообщник. Не гневайся, Жанна. Это их слова, не мои.
И Жанна говорит ему:
— Уходи.
Но на следующий день она пишет третье письмо: «Вы, англичане, нет у вас никакого права на французскую землю, и я приказываю вам покинуть наши крепости и замки и вернуться в свою страну. А если не послушаетесь, я вам устрою такой разгром, будете помнить до окончания века. Я вам пишу в третий, и последний, раз. Больше я писать не буду».
Это письмо она не может послать благопристойным и вежливым способом, как принято во всем мире, через герольда, потому что она боится за жизнь Гиенна и не хочет подвергать другого такой же участи. Она садится на коня и сама скачет на мост, до самого края пролома, где арки взорваны и дальше нет пути. И здесь она просит искусного лучника привязать письмо к стреле и послать его в Турель.
Лучник натягивает тетиву, спускает ее, и стрела с письмом перелетает через вал.
Проходит столько времени, сколько нужно, чтобы поднять и прочесть письмо, и на верхушке вала показывается сам Глэсдел, командующий английскими войсками под Орлеаном.
Он стоит подбоченившись, смотрит на Жанну и вдруг разражается словами такими бесстыдными и грубыми, что слушать их и стерпеть невозможно.
Жанна закрывает лицо руками и горько плачет. И мы возвращаемся в город.
Теперь уже нет надежды на мирный исход.
Глава четвертая
ГОВОРИТ ЛУИ ДЕ КОНТ