Так вот, скука, скука и скука. Мой отец, господин граф, с утра и до ночи ругает дофина, что он не дофин, а неизвестно кто, и почему он не отдает деньги, которые занял у моего отца, господина графа, и давно ему пора признать английского короля своим владыкой. Вот возьмут англичане Орлеан, все равно придется покориться.
Я думаю, это будет очень весело, если они наконец победят нас. При дворе английского короля, наверно, много молодых вельмож и доблестных рыцарей. И при моей красоте и знатности я и там буду не хуже других.
Ну вот мы все собрались в большой зале, и мой отец, господин граф, тут, и дофин тут же бродит, и приехал господин Жиль де Рэ, очаровательный молодой человек. Такой щеголь, и у него такая прелестная бородка, черная-черная, как вороново крыло, даже отливает в синий цвет,— мои дамы так и прозвали его за глаза: «Синяя борода».
Но хотя уже все собрались, никакого веселья нет! И никто не рассказывает ничего забавного, например, про монашек или как одна дама испугалась, что ее муж пришел, и вытолкала своего поклонника в окошко. А под окном выгребная яма, и он упал прямо туда, хи-хи-хи, и вылез с ног до головы, ха-ха-ха, представляете, в каком виде? Нет, ничего такого не говорят, а уж откроют рот, так только переругиваются. И мой отец, господин граф, ругает дофина, а его святейшество архиепископ тоже тут, и он ругает милого господина де Рэ, а потом все вместе опять ругают дофина. Таких слов наслушаешься, даже приходится краснеть. А дофин настоящий кролик, и нос у него дергается и дрожит.
И вдруг входит паж и приносит письмо. Они это письмо рвут друг у друга из рук — как-никак новости, любопытно узнать. Но наконец архиепископ читает письмо вслух, и мы узнаем, что это от господина де Бодрикура, и он посылает дофину необыкновенную святую девушку, и будто эта девушка спасет Францию, и освободит Орлеан, и коронует дофина. Очень надо его короновать, такого кролика!
И все говорят:
— А ну-ка посмотрим, что это за девица?
А господин де Рэ, он такой остроумный, говорит:
— Давайте испытаем ее, какая она святая? Сумеет она узнать дофина? Давайте-ка я сяду на трон, будто я дофин, а мадемуазель де Ла-Тремуй рядом со мной, будто она королева, а дофин пусть спрячется среди придворных, будто он обыкновенный дворянин.
Я даже в ладоши захлопала и сейчас же села на трон, и все согласились, что это все-таки хоть какое-то развлечение, и де Рэ сел рядом со мной и пожал мне руку. А дофин надулся и хотел спорить, но ему пришлось уступить. Он смешался с толпой, и его стало совсем незаметно в его сером кафтане.
И вот входит эта девица.
Ну и девица!
На ней старые ржавые латы и на ногах чулки как у пажа,— никакой девичьей скромности. И волосы выгорели на солнце, и лицо обветренное, сразу видать деревенщину. Настоящее чучело воробьев пугать.
И эта нахалка и не думает кланяться мне, хотя я сижу на троне и господин де Рэ, будто дофин, рядом со мной. А она поворачивается к нам спиной и оглядывает всех, кто в зале, и бежит прямо к дофину, падает перед ним на колени, и говорит:
— Милый дофин, вот я пришла к тебе!
Как она его узнала, по его носу, что ли? Дофин ее подымает, весь распушился и говорит:
— Вот! Видели? Она сразу признала меня. Вне всякого сомнения, эта девушка послана мне небом.
Архиепископ говорит:
— Что такое? Это кощунство!..
Но эта девица его перебивает и говорит:
— Теперь все будет хорошо, милый дофин! Я освобожу Орлеан и короную тебя в Реймсе, и Франция опять будет свободна и счастлива.
Когда я это увидела и услышала, я так обозлилась, что скорей встала и ушла. И пока я шла по коридору, я все слышала, как они там в зале кричат и вопят, и громче всех господин граф, мой отец. И дофин визжит, будто его режут, и архиепископ проклинает всех и всё самыми ужасными словами, а эта девица в латах восклицает:
— Милый дофин, не бойся!
И прошу вас: больше не задавайте мне вопросов. Никаких! Иначе я опять хлопну дверью.
Глава восьмая
ГОВОРИТ ДОФИН
Я дофин Карл.
Я — дофин, я червяк, я ничтожество. Я забился в этот замок Шинон, на этой последней пяди моей земли, как олень, загнанный сворой собак. Вокруг меня враги. Сверкающие злобой глаза, злобно отверстые пасти, ощеренные клыки, готовые растерзать меня.
Никто меня не любит.
Я — дофин, наследник французской земли и короны. Наследник ли? Мой отец был безумцем, но и в таком отце мне отказано. Моя мать меня терпеть не может и нагло похваляется, что не король мой отец, а неведомый паж или конюх. И все повторяют: «Ей ли не знать, ведь она ему мать».
Моя мать предала меня. Она выдала свою дочь, мою сестру — сестру ли? — за английского короля и подписала с ним договор, что дитя моей сестры от английского Генриха будет законным королем Франции, а за его малолетством Генрих является регентом. Моя мать предала Францию в руки англичан, и что же теперь осталось мне?
Никто меня не любит.
Моих рыцарей бьют англичане. Мои придворные презирают меня, потому что у всех у них я постоянно беру деньги в долг. И никакой надежды впереди.
И я уже подумываю, не покинуть ли мне мою страну, которая уже не моя, и не бежать ли мне в Шотландию или Кастилию, к северу или к югу, куда поведет меня моя несчастная судьба.
Никто меня не любит, и я сам себя ненавижу. Мое тело хило, мои ноги слабы, мой ум мешается, мое сердце испуганно.
И вдруг — эта девушка!
Мне безразлично, кто она. Архиепископ Реньо сомневается в ней и говорит, что она колдунья. Пусть колдунья. Пусть сам дьявол послал ее, лишь бы она исполнила свое обещание. Она последняя соломинка, за которую утопающий — я — хватаюсь.
Ла-Тремуй говорит, что она обманщица, но сам он обманщик и наслаждается, сплетая сеть хитрых интриг, искусную игру выгоды и лести, угроз и тайных договоров. Пусть она обманщица, но на пользу мне, а не ему.
И уже ходят слухи, что она святая, посланная небом. Что-то до сих пор я не видел помощи от святых.
Однако же она узнала меня в толпе придворных!
Эта девушка, как она сумела меня узнать?
В зале было триста человек и свет пятидесяти факелов. Когда она шла, ее дергали за рукав, и смеялись, и показывали пальцами на трон, и, издеваясь, говорили:
— Вон дофин! Узнаешь ли его?
Может быть, кто-нибудь потайно указал ей на меня? Может быть, она заранее знала, каков я по виду? А быть может, под скромной одеждой, за некрасивыми чертами лица (разве я уж так некрасив? но все, без стеснения, говорят это), в чертах моего лица она почуяла королевскую кровь и пошла по следу безошибочно, как гончая собака. Не все ли равно?
Когда, встав на колени, она приветствовала меня, мои ноги задрожали и сердце подскочило от счастья, и я мгновенно понял, что вот она — последняя надежда, последняя соломинка, которая против всех вероятий извлечет меня из пучины бедствия.
Но уже кругом шумели негодующие голоса, и брань, и проклятия. И я испугался и не посмел один выступить против всех, и я сказал:
— Девушка, я должен знать, от добра ты или от зла. Подай мне знак, чтобы я мог тебе поверить.
Она ответила:
— Я не могу подать знак в присутствии тех, кто не достоин его увидеть. Тебе одному, милый дофин, дано увидеть и услышать такое, что ты поверишь мне.
Мы отошли в сторону, и хотя в зале было много людей, но никого вблизи нас, и она заговорила:
— Милый дофин, небо сжалилось над тобой, над твоей страной и над твоим народом. И в доказательство того, что я послана тебе на помощь, я открою тебе твои тайные мысли, которыми ты ни с кем на свете не делился.