Признаться, меня напугала быстрота его реакции и то как он резко перешел из одного состояния в другое. Наверное, именно так просыпаются воины в походном лагере, когда звучит сигнал тревоги.
Уже через мгновение он был на ногах и, набросив одежду на широкие плечи, спешил к двери.
Я не могла слышать быстрого обмена фразами произошедшего за дверью. Мне оставалось только стоять на коленях около дивана, прижимая к себе простыню.
Вскоре, офицер вернулся в комнату, торопливо подпоясал тунику и набросил перевязь с ножнами через левое плечо. Лишь после этого он посмотрел на меня с высоты своего роста.
— Господин? — спросила я.
— Будет лучше, если Ты пойдешь со мной, — сказал Теренс, и отомкнул замок цепи от моего ошейника.
Мне едва хватило времени, чтобы схватить лоскут шелка и бежать за ним. Одевалась я уже на бегу, с трудом поспевая за его широкими шагами. С ним шли да тюремных охранника. Обоих я знала более чем хорошо, поскольку мне приходилось служить им обоим и не однажды.
— Мы пришли, как только он ушел, — сказал один из них.
— Вы преуспели, — проворчал офицер, а затем на ходу обернулся к другому охраннику, и спросил: — Что насчет девки?
— Он посадил ее на цепь и оставил в своей комнате, как Вы и ожидали, — ответил тот.
— Заберите ее, — приказал Теренс. — Ключи наверняка где-то в комнате. — Поспешите. Вы знаете, где его искать.
— Да, сэр, — кивнул охранник и, повернувшись кругом, поспешил прочь.
— Господин! — задыхаясь, позвала его я, пытаясь удержаться за ним и не отстать.
— Помалкивай, — бросил офицер.
Вскоре мы уже выскочили из башни и почти побежали по улицам. Было холодно, и почти ничего не видно. Редкие светляки фонарей еле пробивали серую пелену тумана. Пробежав несколько перекрестков, мы начали подниматься по лестнице вьющейся вокруг стены одной из башен, а вскоре уже пересекали один за другим высокие мосты. Я старалась не смотреть вниз. Честно говоря, высокие мосты меня по-прежнему пугали до жути. Потом раздался первый за эти сутки удар гонга.
Глава 40
Я сразу узнала это место, хотя и была на этой, продуваемой всеми ветрами, верхней площадке высокой башни только однажды. Но и забыть тот раз для меня было бы затруднительно, ведь именно здесь я получила государственный ошейник Трева. Именно здесь на возвышении был установлен большой стул. И именно здесь я впервые предстала перед офицером Трева, была соответственно моему статусу унижена и выпорота, и в первый же день узнала, что в этом городе не было принято идти на компромисс со своими рабынями. Это здесь мне, ничего не подозревающей, с закрытыми капюшоном глазами, приказали шагнуть на доску, лежавшую над ужасной пропастью, со скалистыми утесами в сотне ярдов внизу. Только сняв капюшон, я, к своему ужасу, осознала, в какой была опасности. Прежде, чем я успела упасть, тюремщик, надзиратель камер на утесе по имени Тэнрик, под ответственностью которого я изначально находилась в этом городе, вышел на доску и вернул меня на поверхность башни. Сама я от охватившего меня ужаса даже пошевелиться не могла. Позже, меня связанную по рукам и ногам, снова подтащили к стене, чтобы я могла понять то, что могло быть сделано со мной, что от меня останется, если меня сбросят с такой ужасной высоты. Заодно, мне сообщили, что по ночам на эти скалы приходят слины, в надежде найти тела.
— Замри, — негромко скомандовал Теренс, одновременно выставляя правую руку в сторону, останавливая шедшего там охранника.
Я, семенившая позади них, само собой, тоже остановилась.
В этот час было темно, но не настолько темно, чтобы мы не смогли увидеть фигуру, крупную фигуру, гротескную, чудовищную, выглядевшую так, словно она была наполовину человеческой, наполовину звериной. Эта, казавшаяся с лунных сумерках непередаваемо странной, фигура склонилась у самого парапета, впереди и слева от нас. Это было то самое место, где когда-то лежала доска, где меня, связанную по рукам и ногам держал в руках тюремщик Тэнрик, сам стоявший на парапете. Что-то темное лежало у его ног. Я предположила, что, скорее всего, это был его плащ.
Судя по тому, как стояла фигура, у меня сложилось впечатление, что человек молился. Я не знала, была ли это молитва Царствующим Жрецам, или, возможно, каким-либо другим, еще более странным богам. Знаю только, что Гореане молятся стоя.
Туман над горами клубился словно дым, или облака гонимые ветром между темных скал.
Хотя, быть может, он и не молился.
Возможно, эта поза всего лишь предполагала уважение к миру, к окружающей нас тайне, той безмерности, из которой мы все происходим, той, что породив, затем оставляет нас самим себе, непостижимой и бесстрастной безмерности, бросающей нас на произвол судьбы, уже сознающих свое одиночество, познавших, что наш смех и наши слезы ничего не стоят, что наше горе и боль в конечном итоге бессмысленны, что сами мы — шутка, сказанная мимоходом, жестокая, но трогательная, бесконечно драгоценная шутка, сказанная никем и никому.