— Что поделать, — усмехнулся офицер, — вы все — товар высшего качества.
— Спасибо, Господин, — поблагодарила я.
— И смотри у меня, — погрозил он мне пальцем, — чтоб твое выступление в палатке не разочаровало агента покупателя.
— Да, Господин, — пообещала я шепотом.
— Ты можешь встать, — разрешил он, наконец.
И я поднялась на ноги, тут же обхватив себя руками. Ночной горный воздух был холоден сам по себе, а здесь на открытой всем ветрам башне было особенно зябко. Мужчина подошел к парапету и уставился на маячившие вдали в предрассветных сумерках вершины гор.
— Это все из-за того заключенного? — спросила я. — Того крестьянина, ведь так, Господин?
— Он умер там, — кивнул Теренс, — в горах.
— Но Вы же этого не знаете, — заметила я.
— Ни один человек не сможет выжить там в одиночку, — сказал он.
— Быть может, некоторые люди, все же смогут, Господин, — предположила я.
— Да, — не стал отрицать капитан, — возможно, кому-то это по плечу. И да, моя хорошенькая Земная рабыня, моя прекрасная гореанская рабская девка, это действительно имеет отношение к тому крестьянину. Все это имеет отношение к нему.
— Может нам пора возвратиться в ваши покои? — поинтересовалась я. — Ведь я должна еще успеть подогреть вино для вас.
— Пожалуй Ты права, — улыбнулся он.
— Скоро рассвет, — вздохнула я.
— Я буду скучать по тебе, — внезапно признался Теренс.
— И я тоже буду скучать по вам, Господин, — сказала я.
— Здесь у нас больше дел не осталось, — заметил мужчина, повернулся и направился к лестнице ведущей вниз, а я покорно последовала за ним.
Уже спустившись на улицу, мы встретили наряд стражи и выслушали доклад капрала о том, что в Треве все спокойно. Однако у меня уже не было особой уверенности в этом. Одно я знала наверняка, на верхней платформе этой башни, этим неприветливым холодным утром, когда предрассветная серость только-только начала очерчивать вершины далеких пиков, на моих глазах решался вопрос чести.
Глава 41
Я лежала на животе, на своем матрасе, в доме своего нового владельца. Слезами ручьем катились из моих глаз. Айнур умело прошлась по мне стрекалом. Этим вечером Тима и Тана привязали меня в саду к столбу для наказаний. Другим женщинам, цветам этого сада, приказали собраться, и поприсутствовать при наказании. Моим проступком, как было объявлено остальным цветам, было приближение к стене. Царапины на подошвах моих ног к тому моменту кровоточить перестали, так что их не стали показывать другим девушкам.
— Глупая варварка, — прокомментировала одна из них.
— Они все такие, — заявила другая.
— Зачем ее вообще туда понесло? — поинтересовалась третья. — Она же не смогла бы забраться на нее.
Это было верно, что ни говори. Но я и не собиралась забираться на нее, мне всего лишь хотелось прижать руки к ее твердости и неприступности, знать, что по ту ее сторону есть другой мир, и что я хоть немного приблизилась к нему, услышала шум и крики его жизни. Конечно, каждая из нас знала, что там есть мир, изобильный и беспокойный, полный видов, звуков и запахов, бурлящий, активный мир, совершенно отличающийся от этого сада. И я жаждала жить по ту сторону этой стены. Я хотела жить там, где могла бы бежать по улицам в тунике и ошейнике, где могла бы вдоволь напиться воды из нижней чаши фонтана, где могла пробираться сквозь шумную толпу, неся мешок или кувшин на голове, неспособная защищаться от прикосновений мужчин, которые могли бы трогать меня так же легко, как любой мог бы потрепать по холке домашнюю собаку. Я не стала бы возражать против таких знаков внимания, ведь здесь я была даже меньше чем собака. Я была рабыней. Тем более, что это даже лестно. Это подтверждает мою привлекательность. Это говорит: «Ты соблазнительна! Ты волнуешь их! Вы небезынтересна для мужчин! Они не возражали бы против того, чтобы попользоваться тобой, а возможно даже владеть тобой». Мне так хотелось, чтобы мужчины замечали меня, считали меня желанной. Я хотела видеть желание в их глазах, и чувствовать их пыл и страсть. Я хотела, чтобы они поворачивали головы вслед за мной, чтобы провожали взглядами, когда я проходила мимо них по улице. Я хотела, чтобы они задавались вопросом, как буду я выглядеть голой в их собственных ошейниках или на их собственных мехах, у их ног, в их собственности, как я буду служить им, прилагая все свои способности, любым из способов, какого бы они не пожелали. Я жаждала жить с другой стороны этой бесчувственной стены, даже если бы это означало долгим часам надрываться над работой порученной суровым рабовладельцем. Меня не пугали ни подъем на рассвете, ни тяжелая корзина, ни бег по мрачным улицам на рынок. Я не боялась общих открытых прачечных, где в мелких цементных ваннах можно было бы постирать вещи. Меня не страшили иглы, метлы, кастрюли, дворы, сараи и кухни. Я была бы благодарна даже за старую драную циновку, брошенную мне на ночь. Лучше сидеть на цепи в лачуге, под плетью бедняка, чем быть цветком в этом саду!