— Я благодарна вам, за ваш обман, Господина, — сказала я ему. — Я обязана вам своей жизнью.
— Я до самого последнего момента не знал, как я поведу себя, — признался мужчина, — вплоть до того мгновения, когда я приставил нож к твоему горлу. Именно тогда я, наконец, осознал, что не смогу, по крайней мере, в этот раз, оборвать твою жизнь, даже если бы Ты была самой недостойной из всех рабынь.
— По крайней мере, в этот раз? — растерянно повторила я.
— Ты — рабыня, — напомнил он мне.
— Да, Господин, — поняла я его намек, на то, что все мы объекты желания своих владельцев, во всем, в том числе и в вопросах жизни и смерти.
— Как же я мечтал владеть тобой, — вздохнул мой господин.
— Теперь я ваша, — улыбнулась я.
Мужчина подобрал нож и вложил его в ножны. Трудно описать какое облегчение я почувствовала, увидев, как эта сталь исчезает с моих глаз. Однако следом мой господин поднял плеть. Он накрутил ее ремни на рукоять и, подойдя ко мне, стоявшей на коленях, приложил ее под моим подбородком, вынуждая поднять голову.
— Да, — кивнул он своим мыслям. — Думаю, что любой нашел бы тебя очень привлекательной. Те, у кого я тебя купил, сказали мне, что Ты упрашивала их об использовании, и заслужила оплеуху.
— Я действительно просила их об использовании, — вынуждена была признать я. — Но разве я заслужила этим пощечину?
— А как насчет плети? — предложил мне выбор мой господин.
— Как владелец пожелает, — ответила я дрогнувшим голосом.
Однако, к моему облегчению, он повернулся и положил плеть на низкий стол, стоявший в подвале. Тогда он снова встал передо мной и задумчиво уставился на меня.
— Ты ведь поползла бы, выпрашивать использования, к ногам любого мужчины, — заметил он.
— Да, Господин, — не стала отрицать я.
— Ты и меня упрашивала об этом, даже без угрозы плети и даже до того, как узнала, кто именно перед тобой, — добавил мужчина.
— Да, Господин, — кивнула я, и в тот же самый момент моя щека словно взорвалась болью.
Он наотмашь хлестнул меня по щеке тыльной стороной ладони, сбив меня на пол. Я неловко завалилась на бок, больно стукнувшись плечом о камни, и замерла, лежа там, чувствуя себя несправедливо наказанной рабыней.
— Простите меня, Господин, — простонала я глотая слезы. — Пожалуйста, вспомните, что я всего лишь рабыня.
— На колени, — скомандовал мужчина.
Мне снова пришлось извиваться и карабкаться, чтобы подняться на колени. Как может он обвинять меня в том, что я ползла к мужчинам с просьбой об использования? Неужели он не может понять или принять, что я — рабыня, полностью! У него что, в голове засела некая навязчивая идея того, кем я должна быть с его точки зрения, нечто неосознанное, имеющее мало общего, если вообще имеющее, с тем, чем я являюсь на самом деле, с моей реальностью? Неужели он не может просто принять меня такой, какая я есть, беспомощной женщиной, рабыней? Ведь другие-то мужчины не были столь критично настроены по отношению к этому!
— Я — горю от желания, Господин, — в который раз попыталась объяснить ему я. — Я — пленница своих потребностей. Я узница сил горящих внутри моего тела. Я ничего не могу с этим сделать. Я — та кто я есть, и ничего более. Пожалуйста, не ожидайте от меня, что я смогу стать, чем-то иным кроме того, чем уже стала.
Господин окинул меня оценивающим взглядом.
— Я надеюсь только на то, — прошептала я, — что Вы позволите мне быть той, кто я есть. Пожалуйста, не требуйте от меня притворяться чем-то еще, чем я не являюсь.
— Как странно кажется то, что я должен был влюбиться в тебя, — покачал головой он, — в ту, кто Ты есть, в простую рабыню.
— То, что я — рабыня, — заметила я, — не делает меня менее привлекательной, по крайней мере, я на это надеюсь.
— Нет, — протянул мужчина. — Это делает тебя в тысячу раз привлекательнее.
Теперь оставалось надеяться еще и на то, что моя улыбка получилась застенчивой.
— Чему Ты улыбаешься? — тут же взвился он.
— Возможно, недовольство господина мной, моими потребностями и желаниями, имеет отношение не столько к его критике таких вещей во мне как в рабыне, поскольку он, конечно, понимает, что это от нее ожидается, и даже требуется, сколько к другим вопросам.