Взамен паровоза раздобыли ручную дрезину, а к ней прицепили легкую трамвайную платформу. На платформе сосредоточили все свое богатство — носильные вещи на обмен, цепи, гвозди, подковы, молотки, клещи и другой инструмент, изготовленный железнодорожниками в кузне под навесом, а также ручную тележку на двух колесах. Рычаг дрезины качали вдвоем, по очереди. У Капи от этой работы к полудню на обеих ладонях вздулись пузыри с голубиное яйцо; вместо того чтобы тянуть к себе, а затем толкать рычаг, он тратил силы на то, чтобы как можно крепче сжимать рукоятку. Обмотав ладони платком, Капи перебрался в хвост платформы и сидел там, свесив ноги через бортик. Так оно было даже лучше: без его помощи двигались быстрее.
Местами путь был так плох, что приходилось толкать обе колесные установки вручную, а то и перетаскивать на плечах. Капи же тем временем повергал в изумление Аннушку своими познаниями, способными поразить и энциклопедиста. О каждой деревушке, мимо которых они проезжали, он знал обязательно что-нибудь интересное, примечательное, сыпал историческими датами, объяснял, как определить стороны света, с «медицинской точки зрения», объяснил, что привело к образованию у него на ладонях пузырей… Его всезнайство не пощадило ни деревьев, ни трав:
— Вон смотрите — калужница!
— Ой, что вы! То — куриная слепота!
— Это, очевидно, в ваших краях ее куриной слепотой зовут… А вон какая красавица липа!
— Где? Да это же тополь.
— Гм… Кхе-кхе! — И Капи поспешил вернуться к истории, географии и медицине.
Ночевали в сторожевой будке, а наутро оставили и дрезину и платформу на попечение путевого обходчика. Вещи сложили на тележку и дальше пошли пешком. Сначала путь их лежал по равнине, но потом равнина сменилась горами, лесами. Горки были невелики, скорее холмики, но с такими крутыми подъемами, что, пока доберешься до вершины, семь потов прольешь. На спусках было и того хуже. Измученные, потные, пропыленные насквозь, добрались они на третий день до села.
Шандора Коцку визит будапештских товарищей привел в лихорадочное волнение. Едва гости успели разместиться по крестьянским домам, как он уже примчался за ними: в управлении заседает местный Национальный комитет, приглашают принять участие в его работе! И пока они шли по улице, о каждом доме у него было что порассказать: он уже знал здесь всех.
— На этой улице сплошь живут батраки. Все до одного работали раньше на помещика. У многих и домишки-то хозяину принадлежали… Да тут почти все село батрачило… У кого и по три-четыре хольда земли было, те тоже ходили на поденщину. Иначе было не прожить. Теперь-то у всех по шесть — десять хольдов на семью… А здесь вот, — Коцка показал на небольшой особнячок со стеклянной верандой, с декоративным садом и серебристыми елями, — жил графский управляющий. Между прочим, тоже подал заявление на землю. Выделили мы ему восемь хольдов, — усмехнулся Коцка. — В хозяйстве он толк понимает, пусть в селе и останется. Вначале все стращал людей: смотрите не трогайте барскую землю, а не то… И вдруг сам приносит заявление! Вы представляете: управляющий помещика — и просит выделить ему надел из барской земли! — Коцка довольно засмеялся. — Это вот — школа, — показал он на приземистое, длинное здание. — Привели в порядок. Уже можно учить детишек… Раньше-то? Раньше здесь комендатура немецкая была…
Все встречные приветливо здоровались с Коцкой, останавливали его, каждый рассказывал о. своем. Какая-то старушка пожаловалась, что у нее убежали в чужой огород три цыпленка. Она признала их, но хозяин огорода не хочет отдавать. Человек лет сорока в драной одежонке — со своей печалью: господский трактор снова обошел стороной их землю. Шестнадцать человек получили наделы в том конце, тракторист за один день мог бы вспахать все. А ведь пора уже сеять кукурузу, как бы не опоздать. И снова: «Товарищ Коцка, разговор у меня к вам… вот послушайте…»
Капи удивился. Там, в Буде, в районной парторганизации, Коцка был тихим, неприметным человеком, держался больше молчком, в сторонке, скажут что-нибудь сделать — сделает, да и опять сидит в уголке. Товарищи считали его немножко недотепой.