«Материалы для панегириков, будучи весьма малочисленны, все 4 давно исчерпаны».
«Глупости и пороки людские — бесчисленны, и время каждый час прибавляет к этой куче новые».
Для него нет ничего однообразнее и скучнее перечисления человеческих добродетелей. Это — бесконечно однообразно, — утверждает Свифт. Это — «одна и та же свинина, только под разным соусом».
Какие тут — к чорту, добродетели, когда «между вами нет ни одного, который делал бы добро; положительно ни одного».
«Мы живем в подлейшее время».
«Мошенничество и безверие царят как эпидемия, как оспа».
«Честность улетела с Астреей», с прекрасным божеством из греческой. легенды, и с ее отлетом с земли окончился золотой век.
Отовсюду, из своих наблюдений, из своего опыта» он приходит к одним и тем же выводам.
Всюду он видит общие места, глупость, трафарет. Все старо, все скучно, — ненужно, все может внушить только сплин. Говорить публично не о чем и не для чего — когда вы кончите, собрание не только не обидится, но поблагодарит вас.
Сатира, в сущности, тоже бесполезна, — отчаивается Свифт. Вы можете говорить только для упражнения легких. Вы можете проповедывать против излишеств, прелюбодеяния, против гордости, притворства, продажности. Можете восставать в зданиях суда против грабежа и несправедливости. Можете ополчаться сколько вам угодно против скупости, лицемерия и лихоимства. «Обличения эти будут катиться во. все Стороны, как мяч, потому что каждый слушатель вооружен кием, которым отталкивает их от себя по направлению к другим».
Этим Свифт объясняет, почему сатира всегда принимается лучше панегирика. Панегирик вызывает зависть, а сатира, — утверждает в отчаянии Свифт, — никем не принимается на свой счет.
Попробуйте обличать людей и — «горе тому».
«Горе тому, кто решится публично намекнуть, что-де такой-то поставщик уморил с голода половину флотского экипажа, а другой — отравил; что такой-то оратор произносит в сенате длинные, ни к чему не ведущие речи с большими усилиями и малым смыслом» и т. д.
Кто решится взяться за такие дела, тот угодит в тюрьму или подвергнется судебному преследованию за клевету.
Однако Свифт не склонен ни к сплину, ни к тому, чтобы оставить в стороне сатиру, как острое оружие борьбы. Он верит в воздействие сатиры и неоднократно, как мы увидим это в дальнейшем, говорит о своем долге заниматься ею и глубокой своей потребности разить ею недостатки современного ему общества.
Глубочайшая жажда борьбы и неутомимость — эти две черты являются самыми характерными для всей литературно-общественной деятельности Свифта.
К «Сказке о бочке» Свифту мало одного предисловия. Ему кажется, что в одном предисловии он не выскажется до конца.
Он предпосылает книге несколько предисловий и вступлений. Предисловие автора, посвящение книгопродавца, книгопродавец читателю, затем «Посвятительное послание его королевскому высочеству принцу потомству».
От прямой ругани он переходит к разным типам иронического, витьеватого, более или менее изысканного издевательства.
Он пародирует придворную лесть:
«Я надеялся услышать о подвигах Вашего Сиятельства, как полководца, о Вашей неустрашимости при нападении на крепостную брешь или при штурме стен, или думал видеть Вашу родословную, чаял узнать о Ваших изумительных талантах в области нарядов или танцев, или о Ваших глубоких познаниях в алгебре, метафизике или в восточных языках. Но надоедать всему миру избитыми рассказами о Вашем уме и красноречии, и учености, и мудрости, и справедливости, и воспитанности, и честности, и ровности характера во всех случаях жизни, и проницательности в суждениях, и быстроте в награде достойных людей и сотней других таких же общих мест — признаюсь, не хватило у меня ни совести, ни охоты».
И так далее, и так далее. Он не может остановиться в потоке издевательств.
Свифт ни в коем случае не скептик. В его остроумии нет грации. Оно прямое, даже когда старается быть. замаскированным, грубое, разящее, обидное. Это — сарказм и часто сардонический. Он не брезгает ничем. Он неотлипчив. Он часто переходит чувство меры. Он из тех, которые, уходя и как будто «окончательно» «разругавшись», еще и еще раз возвращаются, чтобы еще раз ударить.
«Хотя я, может быть, и напрасно буду считать это великой заслугой Вашего Сиятельства, которому приходилось раньше выслушивать такие же скучные речи и подчас по такому же пустячному поводу, и потому Вы тем скорее извините это посвящение, особенно, когда оно написано человеком, который с полным почтением является — Милорд Вашего Сиятельства покорнейшим и вернейшим слугой— Книгопродавцем».