Он рассказывает лошадям, чем его соотечественники вынуждены добывать себе пропитание: нищенством, грабежом, воровством, мошенничеством, сводничеством, клятвопреступлением, подкупами, подделкой, ложью, игрой, холопством, бахвальством, торговлей избирательными голосами, бумагомаранием, звездочетством, отравлением, развратом, ханжеством, клеветой.
И добавляет:.
«Читатель может себе представить, сколько труда мне понадобилось, чтобы растолковать лошади каждое из этих слов».
И как он объяснил лошади, что такое вино?! Как он показывал, что такое опьянение?
Затем, что такое министр?!
Характеристика европейского капиталистического дипломата, деятеля, государственного чиновника исключительна по своей остроте, простоте и правде.
Вот небольшая часть:
«Он никогда не говорит правды, иначе как с намерением, чтобы ее приняли за ложь, и лжет только в тех случаях, когда хочет выдать свою ложь за правду; люди, о которых он дурно отзывается за глаза, могут быть уверены, что они находятся на пути к почестям; если же он начинает хвалить вас перед другими или в глаза, с того же самого дня вы человек погибший. Наихудшим предзнаменованием для вас бывает обещание министра, особенно когда оно подтверждается клятвой; после этого каждый благоразумный человек удаляется и оставляет всякую надежду».
Способность Свифта глубоко чувствовать и глубоко возмущаться заставляет его при всяком случае вспоминать те факты, которые его особенно поразили или возмутили. Ему кажется, что как бы смешно и ядовито не изображать в сатирическом произведений позорное явление, явно глупое, явно роняющее человеческое достоинство, — оно в жизни будет все же ярче. Оно будет кричать и больше убеждать своей бесстыдной резкостью и обнаженностью, своей жизненной правдой.
Восприятие непосредственной обнаженной жизни было у Свифта невероятно остро, и необычайная резкость его сатиры объясняется именно тем, что он придавал жизненному факту большое значение и большую выразительность. Его натуре больше подходило бы открытое и прямое разоблачение, нежели, аллегории, скрытые намеки и сочинения, издаваемые анонимно, со всякими предисловиями, долженствующими скрыть подлинное имя автора.
Поразивший его факт чудовищной бессмыслицы и кретинизма, выражающийся, например, в целовании ноги папе — не оставляет его в покое. Он вспоминает его. много раз и всякий раз старается возможно более едко, по особому остро, запечатлеть это убожество. Йэху «лижет ноги и задницу своего господина и доставляет самок в его логовище; в благодарность за это он время от времени награждается куском ослиного мяса».
Но этого, конечно — как всегда — мало Свифту. Прощаясь с гуигнгмами, с лошадьми, Свифт опять не может удержаться и заставляет Гулливера целовать копыто лошади, причем сопровождает это таким до последнего предела едким замечанием:
«…я собирался пасть на землю, чтобы поцеловать копыто, но гуигнгм оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Я предвижу нападки, которым подвергнусь за упоминание этой подробности. Моим клеветникам покажется невероятным, чтоб столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я».
Свифт был достаточно острым и проницательным наблюдателем для того, чтобы наряду с темными отрицательными сторонами жизни. не заметить ее положительных проявлений.
Попытки наметок каких-то положительных программ довольно часто прорываются у Свифта, но все они не возвышаются над буржуазным радикализмом. Они касаются вопросов, связанных с буржуазной рационализацией земледелия, воспитания детей и женской эменсипации. Он ополчается против того, чтобы девушкам давать воспитание, отличное от воспитания юношей, и т. д.
Несколько раз он как бы приближается к крупным проблемам, разрешение которых единственно может изменить основы ненавистного ему общества — он полубессознательно натыкается на вопрос о классовой структуре общества, он как бы понимает, что именно оно, классовое разделение общества, является первопричиной большинства пороков и недостатков людей.
Но он проходит мимо разрешения этого вопроса. Он, конечно, нс в состоянии приблизиться к классовому анализу общественной жизни.
Точно с повязкой на глазах, как в игре в прятки, — он вот-вот нащупывает основную причину того, что потрясло его На всю жизнь, но опять отдаляется и тщетно продолжает свои поиски.