Все то внимание, которое ему теперь выказывали, и которое он прежде принимал с удовольствием, стало раздражать его и казаться излишним.
В 1738 и 1739 гг. в его болезни наступил мучительный кризис. Это были годы самых жестоких и самых продолжительных страданий. Чтобы избавиться от душевных мук и заглушить жгучую физическую боль, он занимается гимнастическими упражнениями, безостановочно ходит.
Скоро он превратился в ходячий скелет, от его дородного тела остались кожа и кости.
Он уже не мог выходить из дому. Он шагал по пустым комнатам, поднимался по лестнице и спускался с нее. Он как бы боялся старческой раслабленности и искусственно взбадривал жизненную энергию.
В 1740 г. он почти уже не мог выносить присутствия посторонних лиц, даже самых близких друзей.
Он пишет друзьям: «Я так отупел и так разбит, что не могу выразить вам, какая смертная скорбь терзает мое тело и мою душу. Я еще не в агонии, но каждый день жду ее. Я уверен, что дни мои сочтены, немногие, жалкие дни».
Последнее письмо, написанное Свифтом, относится к январю 1741 года.
Вскоре после этого он впал в безсознательное состояние. Он никого не узнавал. За ним следили издали, так, чтобы он не замечал. Он обедал один, и блюда по целым часам стояли у него в комнате и нередко их уносили нетронутыми.
Над ним учинили опеку. Опасались, чтобы он не наложил на себя руки. Нарыв на глазу, вызванный общим воспалительным процессом, стал причинять нестерпимые боли. Пять человек едва могли удержать семидесятитрехлетнего старика, порывавшегося вырвать себе глазное яблоко.
Наконец, воспаление прошло, и он погрузился в полную апатию и молчание.
Часами он просиживал перед зеркалом, жалостно вздыхая и произнося: «бедный старик!»
Иногда у него вырывались слова: «я безумец» или «я то, что я есть».
Казалось, он порой узнавал своих старинных друзей, но им овладевало раздражение — он что-то хотел сказать и не мог.
Еще три года он прожил в таком состоянии.
Теперь его с трудом можно было уговорить встать с кресла и пройтись.
Он снова пополнел. Его круглое, почти детское лицо составляло разительный контраст с шапкой седых волос.
События проходили где-то вдалеке от домика декана св. Патрика. Обитатель этого домика уже не интересовался тем, что творилось на родине и в Ирландии.
Под управлением Уолпола торговая буржуазия окрепла настолько, что стала тяготиться политической гегемонией землевладельческой вигской олигархии. В парламенте разрастается оппозиция, которая требует изменения выборных порядков; изобличает коррупцию правительства Уолпола и настаивает на войне с Испанией, конкуренткой в торговле англичан с ее американскими колониями. В 1739 г. эта оппозиции воинствующих патриотов добивается объявления войны Испании. Еще два года и Уолпол, утратив большинство в парламенте, выходит в отставку. Эпоха внешнего мира заканчивается. Виги переходят к воинственной политике, направленной против Франции, приступившей к созданию большой колониальной державы, вытесняющей англичан. Война, известная в истории как «Война за австрийское наследство» (1740–1748), была мало удачна для Англии. Вслед за этой войной возник еще ряд войн, направленных к сокрушению французской колониальной державы. Выдвинулись новые политические деятели типа Питта, этого прототипа будущих захватчиков и империалистов.
Какие новые темы рождались для гениального Свифта! Сколько негодования вызвал бы в нем этот быстрый, эксплуататорский рост британского капитализма за счет угнетения слабых народов!
Но Свифт был уже сломлен. Его перо не поднималось на защиту угнетенных. Благородный дух не был больше в состоянии бороться с тягчайшей болезнью тела.
Он умер 18 октября 1745 г. тихо и без мучений. Ему не пришлось «умирать в отчаяньи, как отравленной крысе в норе». Спокойный сон этого неистового человека перешел в тихую смерть.
Узнав о кончине Свифта, толпы ирландских бедняков устремились к его дому, чтобы взглянуть в последний раз на того, кто четверть века был их полновластным диктатором. Седые волосы Свифта срезали с его головы и пряди его волос расхватали как драгоценность. Крестьяне уносили седые кудри с собой, обещая хранить их и оставить в наследство детям.
Все свое состояние Свифт завещал на устройство дома для умалишенных.
Согласно его желанию, он был погребен в Дублине в самом соборе св. Патрика.
Вместо памятника только черная мраморная дощечка была при-брита к стене. Находясь еще в полной памяти, Свифт составил эпитафию.