Он был в своей парилке.
Вокруг слышались голоса. «Верно, Арни», — донесся до него голос Эдди. Постепенно вокруг начали вырисовываться силуэты других мужчин.
Внизу живота заныла язва двенадцатиперстной кишки. На слабых непослушных ногах Арни вышел из-под душа и прошлепал по теплым влажным изразцам за полотенцем, которое держал наготове служитель.
«Я уже был здесь. Я уже делал все это, говорил то, что собираюсь сказать... Что за чушь! Это как-то называется... французским словом... Лучше позавтракать». Живот у него бурчал, и боль усиливалась.
— Эй, Том, — крикнул он служителю, — вытри меня как следует и помоги одеться. Я голоден, как волк; проклятая язва, никогда она еще так не болела.
— Хорошо, Арни, — подходя, ответил служитель и протянул огромное мягкое белое полотенце.
Служитель помог ему облачиться в серые фланелевые брюки, футболку, ботинки из мягкой кожи и военно-морскую кепи. Арни вышел из парилки, пересек коридор и вошел в свою столовую, где Гелиогабал уже приготовил завтрак.
Не раздумывая, он сел за стол, на котором ждали горячие лепешки, бекон, кофе, стакан апельсинового сока и воскресный номер нью-йоркской «Таймс» за предыдущую неделю.
Дрожа от напряжения, Арни протянул руку за ледяным сладким соком из апельсинов Нового Израиля — стакан был скользким и гладким на ощупь. «Надо быть осторожным. Не спешить, успокоиться. Значит, все так и есть: я вернулся туда, где находился несколько недель назад. Манфред и скала бликменов сделали это. Ну и ну!» Он отхлебнул сока, наслаждаясь каждым глотком, пока не обнаружил, что стакан пуст.
«Я получил, что хотел! — поздравил он себя. — Теперь надо быть очень осторожным, потому что кое-что я совершенно не хочу менять. Например, я совершенно не хочу отказываться от своего бизнеса с черным рынком, так что не надо мешать Норбу Стайнеру свести счеты с жизнью. То есть, конечно, все это очень прискорбно, но не надо ему препятствовать — пусть все остается так, как есть. То есть как будет», — поправил он себя.
«Главное, нужно сделать два дела. Во-первых, официально закрепить свое право на землю в районе каньона Генри Уоллеса, опередив на несколько недель отца Болена. Пусть старый спекулянт летит сюда с Земли. Глядь — а земля уже куплена. Поездка туда и обратно без всяких результатов. В худшем случае заработает сердечный приступ, — похихикал Арни. — Не повезло».
А во-вторых, сам Джек Болен.
«Я с ним разделаюсь, с парнем, которого еще не встретил и который не знает меня, хотя я его уже знаю. Я теперь для Болена — его судьба».
— Доброе утро, мистер Котт. — Арни, раздраженный тем, что помешали его размышлениям, поднял глаза и увидел девушку, которая вошла в комнату и в ожидании замерла у его стола. «Новенькая секретарша, — сообразил он, — за утренними распоряжениями».
— Называй меня Арни, — пробормотал он. — Меня все так называют. Ты разве не знала? Ты что, здесь новенькая?
«Не слишком симпатичная, — подумал он и вернулся к газете. — С другой стороны, полненькая и фигурка хорошая. И под черным шелковым платьем, кажется, ничего нет, — рассматривая ее поверх газеты, решил Арни. — К тому же не замужем». На пальце отсутствовало обручальное кольцо.
— Подойди сюда, — обратился он к ней. — Ты боишься меня, потому что я знаменитый Арни Котт, которому принадлежит весь этот город?
Девушка бочком приблизилась, словно обтекая стол, и ответила хрипловатым голосом:
— Нет, Арни, я не боюсь тебя. — Ее открытый взгляд не свидетельствовал о невинности, напротив, он свидетельствовал о поразительном опыте. Казалось, она чувствовала каждый его каприз, каждое желание, особенно имеющие отношение к ней.
— Давно здесь работаешь?
— Нет, Арни. — Она подвинулась ближе и облокотилась на стол таким образом — он с трудом поверил своим глазам, — что одно ее колено дотянулось до его ноги.
С задумчивым видом секретарша принялась ритмично подталкивать его ногу, отчего Арни почувствовал себя неловко и слабо пробормотал:
— Эй!
— В чем дело? — улыбнулась девушка.
Никогда в жизни он не видел такой улыбки — одновременно холодной и полной страсти, Как бы отштампованной машиной, придавшей нужное расположение губам, зубам, языку... И тем не менее ее чувственность волной нахлынула на Арни Котта. Она изливалась на него слащаво-сентиментальным жаром, не дававшим ему отвести от нее глаза. «Главное — этот вибрирующий язык, — подумал он. — И кончик у него такой острый, словно заточенный: язык, который может порезать, которому доставляет удовольствие причинять боль чужой живой плоти и заставлять ее молить о милости. Особенно — заставлять молить. И зубы тоже — белые и острые...»