Эмоциональные взлеты и чудовищные духовные потрясения, интеллектуальные озарения и припадки тупого безразличия, свет любви и мрак отчаянной ненависти — все это на века остается в ауре картины. Аура — это то, что окружает творение, но невидимо глазом, аура постижима лишь душой, сверхсознанием наблюдателя, ценителя и созерцателя. — Сидор победоносно взглянул на Виктора. — Аура в разной степени присутствует в живописи, скульптуре, музыке, в литературе и в кино, везде, где творят личности одухотворенные, яркие, чистые и светлые.
— А если художник — злодей, мысли у него черные, и в жизни он творит зло, тогда его картина, книга или симфония будут побуждать ценителя его творчества так же творить зло, — медленно произнес Виктор.
Сидор удивленно посмотрел на него, а тот выдержал некоторую паузу и продолжил:
— Я думаю, если душа творца чиста, то его искусство несет людям идеалы света и чистоты, но если он злодей, если в его мятущейся душе грязь и мрак — тогда его творения несут людям зло и разрушение.
— Интересная мысль. — Сидор замолчал.
— О чем спор? — вдруг послышался голос Надежды Верхошанской. — О моей картине?
Она вошла в зал и, грациозно виляя попой, подошла к мужчинам. Следом за ней официант вкатил столик накрытый белой салфеткой, подкатил к Сидору и скинул ткань. Вынул из ведра с ледяной крошкой бутылку шампанского, мастерски, без брызг и хлопка, с легким, приятным шипением откупорил ее и разлил в три хрустальных бокала.
— «Перриер Жует», — с усмешкой сказала Надежда. — Полторы тысячи евро за бутылочку.
Все взяли по бокалу, чокнулись и сделали по глотку. Виктору вкус понравился, но не на столько, чтобы выложить за бутылку такую сумму. Даже если бы она у него и была.
На столике кроме ведра с шампанским стояли еще и тарелочки с орешками, шоколадками, конфетками, лежали небольшие бутерброды с черной и красной икрой, стояли вазочки с салатиками из трюфелей и розеточки с паштетом фуа-гра.
Надежда и Сидор взяли икру и закусили очередной глоток шампанского. Виктор медлил, раздумывал взять ему бутерброд с черной икрой, салатик из трюфелей или шоколадку, но Сидор, заметив его нерешительность, сделал широкий жест рукой — мол, бери что хочешь и сколько хочешь. Он не сказал потому, что рот у него был занят бутербродом с икрой и паштетом. Когда же он прожевал, то допил бокал и кивнул официанту. Тот взял с нижней полки столика закупоренную бутылку шампанского и сунул в ведро со льдом.
— Так вот, Наденька, — начал Сидор, — мы в твое отсутствие обсудили некоторые аспекты творчества, высказали мнения по поводу роли личности автора в воздействии на сознание наблюдателя. Виктор высказал свежую идею. Надо будет как следует ее обдумать, поразмышлять над ней на досуге. Официант откупорил бутылку и разлил по бокалам.
Сидор протянул Виктору бокал, они чокнулись, а затем выпили.
— Витя, — вдруг сказала Надежда, — у меня дома есть несколько великолепных, на мой взгляд, картин. Я их недавно закончила. Если у вас появится желание, то я покажу их вам, а после просмотра вы поделитесь со мной своими впечатлениями. Вы согласны?
— А как же я, мне ты их покажешь? — удивился Глазков.
— Не обижайся, Сидор, ты их увидишь в срок. Они еще тепленькие, не совсем закончены, и у меня насчет них есть некоторые сомнения. А мне нужен свежий взгляд на мое творчество.
— Я ценитель вашего творчества, мне нравятся ваши картины, но я не искусствовед. — Виктор улыбнулся. — Вряд ли моя оценка будет объективной.
— Главное, чтобы она была искренней, — парировала Надежда. — Мне хочется знать мнение человека не от искусства, но из народа, это для меня очень важно. Искусствоведы ангажированы, у них на глазах вуаль, над ними довлеет слава автора, они могут быть необъективны.
— Я согласен, — сказал Виктор, — буду рад вам помочь.
— Договорились. Позвоните мне завтра вечером, мы назначим встречу. — Надежда вытащила из сумочки визитку и передала Новикову.
— А сейчас вы нас извините, я хочу пошушукаться с Сидором. — Надежда кивнула Виктору и взяла Сидора под руку.