Тихий летний вечер накрыл своим крылом мирную землю, ласкал ее нежным теплым ветерком, убаюкивал шелестом трав и листьев и ублажал приятными запахами сирени и жасмина.
— Странно, почему я остался жив? — бурчал под нос Александр, рассекая при ходьбе носами ботинок высокую луговую, покрытую вечерней росой траву. — Любой нормальный человек, будь он на моем месте, превратился бы в кровавое желе, а я жив. Странно. Все началось после одного-единственного взгляда на картину из комнаты красок. Скорее всего, это удачное стечение обстоятельств.
Александр пришел в свою комнату, не раздеваясь плюхнулся на кровать и продолжил рассуждение вслух. Он бубнил под нос как ненормальный, но что бубнил, разобрать мог только он сам.
— Итак, я взглянул на картину кисти Надежды Верхошанской и… — Парень замолчал. — А ее ли это картина? Может, это не ее картина? Я и раньше видел ее картины, но после этого глюков не видел, в обморок не падал и на людей не набрасывался. Но в этот раз взглянул на картину из комнаты красок, и у меня начались видения на тему убийств. Затем пришла художница, захотела убить меня, но убил ее я. И зачем Надежда захотела меня убить, она всегда была со мной вежлива и предупредительна, но в этот раз набросилась, как хищница на жертву. Может, за то, что я влез в комнату и увидел картину? Решила убрать свидетеля.
В другой ситуации я бы ее убивать не стал, а только вырубил, но сейчас почему-то убил. Почему? — парень пожал плечами. — Потому что я захотел этого. После единственного взгляда на картину я захотел убить Надежду Верхошанскую. Чертовы глюки на тему убийств, продемонстрированные мне картиной, побудили во мне желание убить кого-то. Может, они и в Надежде вызывали желание убивать… — Александр поежился. — Опять чертова картина. Для того, чтобы ее рисовать, нужны краски, приготовленные из органов людей, а для того, чтобы приготовить эти краски, надо убивать. Значит, картина побуждает человека добывать краски и рисовать ее. Замкнутый круг.
Любое полотно, книга, симфония, вызывают гамму мыслей, чувств и переживаний. Картина тоже вызывает, но потребность убивать. Она каким-то непонятным образом телепортирует в сознание наблюдателя мысли-образы, вызывающие из глубин человеческой психики самые древние, низменные, жестокие и коварные инстинкты. Они покоятся в глубинах подсознания с самого рождения, они заложены в нас матушкой-природой, на заре человечества и созданы для выживания.
Первобытные люди убивали, чтобы добыть еду и выжить, ну а мы? Вспомните, с каким наслаждением мы убиваем назойливую муху или комара — чтобы не тревожили. Затем змею, скорпиона — чтобы не укусили, потом крысу, посетившую наш погреб. Убиваем курицу или индюшку — чтобы сытно поесть. Теленка — чтобы насладиться вкусом парного мяса. Мы убиваем легко, не боясь ничего, и за все эти убийства нас не мучает совесть. А чего бояться, все общество — убийцы, как и мы. Одни убивают комаров, крыс и мышей на даче, другие коров и свиней на скотобойне, а третьи солдат на войне. Мы даже не задумываемся над тем, что мы убиваем. Во всей системе социального бытия запрограммировано убийство как способ существования. Может быть, с плотью и кровью животных в нашем организме оседает ген убийства, сохранившаяся за миллионы лет врожденная потребность убивать, оседает страх того, что если убьешь не ты, то убьют тебя. — Александр аж вспотел от этих философских рассуждений? — Но это только философия, закон борьбы противоположностей, борьбы добра и зла, и, значит, я попал под влияние силы зла в экстремальном ее проявлении. И воплощением этого всемирного зла является картина в комнате красок. Я убиваю людей, приготавливаю краски и рисую картину. Здорово придумано. — Александра отрицательно покачал головой и перевернулся на правый бок.
— Для чего? — пробубнил он. — Для того, чтобы люди знали, что можно убивать, и тоже убивали, чтобы существовала цепная реакция зла на Земле и мир превратился в хаос. Борьба добра и зла существует вечно, но мир не развалился, и хаоса не наступило. Может, еще наступит? — Александр уселся на кровати. — Я убил несколько человек и не чувствую ни малейшего угрызения совести, а должен был. Что же будет дальше? Нет мне прощения, я мразь, сволочь, подонок, меня самого надо убить, как бешеного пса, и очистить мир от скверны. А очистится ли мир, если я себя убью? — Александр встал и начал ходить из угла в угол, как лев в клетке. — Может быть, самого себя убивать и не стоит, а вот дьявольскую картину надо уничтожить.
Александр пошел в гараж, взял топор с длинной ручкой, иногда используемый дворником для колки дров для камина, канистру с бензином и пошел наверх. Отворил дверь, вошел внутрь, приблизился к мольберту и с размаху саданул топором по картине. Ее деревянная рамка превратилась в груду щепок, а холст прорвался в нескольких местах и упал на пыльный пол. Парень размахнулся и рубанул по мольберту. Его дощечки с жалобным треском разлетелись в стороны и положили конец существованию дьявольской картины.