— А когда растет малина? — отвлек меня мальчик.
— Не помню уже. В конце лета, наверное.
— Значит, сейчас не октябрь, а конец лета.
— Тогда астры откуда? – с досадой убрал я полетевший телефон, который вообще «жил» в мае. — Они цветут поздней осенью.
— Как же вы привязаны к природе. Это же неправильно и скучно. Тогда здесь нет цветов. Здесь ничего нет. Так лучше? — проворчал мальчик и обернулся на стол, абсолютно пустой, как и моя рука, и рот, даже привкус малины пропал.
Не удивляться, не бояться, не отрицать – я, наконец, усвоил правила Зоны, потому не кинулся прочь, когда вместе с малиной пропали и стены, а содержимое «комнаты» теперь проступало сквозь ночной лес и небо, как одна намокшая картинка сквозь другую. Я принял происходящее, как во сне, когда вдруг решаешь забраться в спичечный коробок и умещаешься, да еще блуждаешь там под сводами с факелом.
Мальчик закрыл книгу, вздохнул.
— Я прочел твой «Солярис», — сказал он, — хорошая книга. Оказывается, пылилась в школьной библиотеке. Мне очень жаль, что люди и он так и не поняли друг друга, но это закономерно, ведь Океан не был созданием человека, как и человек не был причастен к появлению Соляриса. У них не могло быть точек пересечения, да и не нужны они людям. Не нужно ничего, кроме зеркала, как справедливо заметили там, — он ткнул в обложку. – Да и зеркала стремятся разбить. Людей не исправить, они как дети – упрямы, жестоки, любят себя и свою правду. Самоистребляются, а измениться, глаза открыть, прислушаться не хотят. Но Солярис, он иной. Будь он порожден человеком, тогда бы он понял людей и помог им.
Мне становилось все хуже – я с ног валился от слабости, перед глазами плыло, жарко было, как в печи, и горело горло.
— Ты о чем? – только и хватило сил спросить.
— О рождении. И о вере. Ведь люди молятся кому-то, они же мыслью своей создают богов. Они все верят в высшую силу, Абсолют, и через него желают обрести счастье и бессмертие. Так может, авария та была вызвана потребностью людей в боге, их многовековыми призывами и стремлениями? Из взрыва образовалась Вселенная, значит, и из того взрыва могло возникнуть иное, совершенное Сознание, мессия, пришедший взять заботу о своих создателях и спасти их - пусть и вопреки воле, потому что неразумны они и уничтожают друг друга?
Я вгляделся в темноту «оконного» проема — в нескольких метрах от нас вдруг померещилась кривая сосна, за ней темные своды чего-то огромного.
— Где мы? — спросил я, и все три правила разом полетели к чертям. – Станция?! Не может быть, там что, АЭС?!
— Нет, – тоскливо ответил ребенок, – там мое сердце, оно бьется под саркофагом, - в поднявшихся на меня глазах плескалась и переливалась ртуть.
— Кто ты? – отшатнулся я и упал. — Что ты?
— Я — оставленный вами Город. Разум, призванный и порожденный вами, ваш Солярис, — говорил он. — В лозунгах вы хотели светлого будущего — я дам его вам. Посмотри на принявших меня, им я подарил иное будущее.
Он поднялся, и, выпрямившись во весь рост, закрыл собой небо. Контуры исполинского ребенка, нет, ужасающего неведомого создания, которому я не мог и права не имел дать имя, распались на тысячи, тысячи бликов — отделившись, они приняли пусть отдаленный, но все же человекоподобный образ. В глазницах плескалась ртуть, и сонм гудящих металлических голосов продолжил мерно и едино, что земля сотряслась подо мной:
— Я воссоздам любую реальность, приму живых, как принял мертвых, я верну вас друг другу. Вы перестанете калечить друг друга и убивать, потому что будет глупо драться из-за клочка земли, когда владеешь целым миром, подвластным одной лишь твоей мысли и отделенным от других непроницаемым стеклом счастья. И астры будут цвести, когда захочет ваш разум, а не когда Природа позволит телу увидеть и ощутить их. Тела сделали вас рабами Природы. Жизнь и Смерть – цепи законов ее. Я сорву их с вас вместе с телами, выжгу плоть, но сознание ваше будет ликовать, и я буду счастлив радостью вашей, и само Время не будет пределом Новому Миру моему. Осталось совсем немного.
... И увидел я, как воском оплыл саркофаг, и забилось Сердце, и каждое биение рушило города и озарялось светом десяти тысяч солнц в зените. И стало много тишины. Снег и пепел шли с небес, заметали оледенелые города, как детские замки гладит и равняет с песком морская ладонь. И не было ничего, кроме мрака и стужи, обломанных клыков небоскребов и проплешин бледной земли, где уродливые стволы по привычке еще тянулись к далекому, сокрытому рукотворным смогом солнцу. Но видел я и светлячков во тьме, золотых призраков, что искажающимся сигналом пробивались из иного, очищенного от телесной скверны мира. Мира, из которого заботливая рука извлекла душу, а плоть оставила застывшим океанам и утраченной для света бесконечной белой тишине.