У Гудериана была хорошая причина бояться второго фронта, так как всего через 10 дней после совещания в Мюнхене в Тунисе сдался Африканский корпус, что означало потерю еще 240 000 немецких и итальянских солдат и их оружия. Эта потеря, однако, только укрепила Гитлера в его желании нанести главный удар против Советов, и приготовления к «Цитадели» продвигались. 4 июля группа армий Центр и Юг начала массивную попытку окружить и уничтожить восемь полновесных советских армий Центрального и Воронежского фронтов, используя одиннадцать немецких корпусов, шесть из которых были танковыми.
Когда две недели спустя над степями развеялся дым, результаты были ясны. Наступление на сильно укрепленный выступ потерпело неудачу. Немцы в битве, включавшей крупнейшее танковое сражение того времени, потеряли примерно 70 000 убитыми и, вероятно, в три раза больше ранеными. Эти незаменимые людские потери были дополнены еще более сильными (с оперативной точки зрения) потерями танков и боевых самолетов. Хотя точные числа до сих пор невозможно назвать — из-за военной пропаганды и раздутых заявок, — совершенно определенно можно сказать то, что немцы потеряли большой запас танковых войск, который они могли использовать для проведения эластичной, маневренной обороны на востоке. Даже при том, что Советы, бесспорно, потеряли еще больше всего — людей, танков, самолетов и пушек, — их большие людские резервы и мощная оборонная промышленность в сочетании с поставками американской материальной части по ленд-лизу через Мурманск и Иран гарантировали им обладание инициативой до конца войны. В дополнение к бедствию, потери еще увеличились, когда британская восьмая армия и американская седьмая армия вторглись в Сицилию, ворота в Италию, потребовав переброски части немецких войск (к примеру, разбитый II танковый корпус СС) на Средиземноморский театр военных действий.
Советы развили свою победу на Курской дуге, быстро начав массированное летнее наступление почти на всем протяжении фронта. Их главный удар пришелся по важной с точки зрения сельского хозяйства — и промышленности — Украине, занятой группой армий Юг, в которую теперь входила 198-я пехотная дивизия. Хотя немцы запоздало начали готовить две линии обороны — так называемые линии «Пантера» и «Вотан», — уже было слишком поздно, чтобы остановить Советы. Лучшее, что могли сделать немцы из групп армий Юг и Центр, — это отойти к Днепру и устроить линию обороны на западном берегу. Кроме Припятских болот, Днепр был последней крупной естественной линией обороны на западе СССР.
В середине октября Советы возобновили свое наступление на Украине, и две полные советские группы армий, а именно Степной и Воронежский фронты, атаковали бедную танками группу армий Юг, отогнав ее за Днепр.
Только в конце лета 1943 года, после серьезного спора с командиром полка и его адъютантом, мне удалось получить направление в Россию. К тому времени я им обоим сильно надоел, и они меня отпустили. От офицера из нашего штаба я узнал, что эти двое пытались меня провести. Молодой майор, которому я должен был доложить, после рассмотрения моей характеристики неожиданно сообщил, что меня направляют не в мою старую дивизию на юге, а в другую дивизию на центральном участке Восточного фронта! Я посмотрел на него, когда он читал листок бумаги, прикрепленный к моим личным документам, и сразу почувствовал подвох. Между прочим, я знал репутацию дивизии, которую он назвал, так же как и репутацию ее командира. Похоже, меня хотели послать в такое место, где бы меня непременно убили! Я поднялся и попросил разрешения поговорить с генералом. Майор на вид страшно расстроился — зачем и почему? Я сказал ему, что я добровольно вызвался на фронт, зная, какая там ситуация. Но, сказал я, мне непонятно, почему мне по непонятной причине осложняют жизнь, отказывая в возможности вернуться к среде, к которой я привык, — а именно, к кругу моих боевых товарищей. Это выступление неожиданно сработало, и мне не пришлось беспокоить генерала.
На железнодорожном вокзале Штутгарта я попрощался со своим верным франконцем, которого я больше никогда не видел. До получения окончательного приказа о направлении в Россию я пробыл несколько дней в Тюбингене. За время пребывания в резервной части я понял, что желание попасть на фронт у многих из тех, кто в ней служил, было весьма слабым. Таким образом, казалось, что любой, кто добровольно желал вернуться на фронт, становился провокатором, напоминанием для них, что им, возможно, придется последовать, и скоро. Во время смотра моей резервной роты, в присутствии генерала, я случайно услышал, как он сказал нашему подполковнику: «Тот (имея в виду меня), которого вы придерживаете, сразу видно — боец». Ответ на мои многочисленные просьбы о переводе был один: «Солдат должен исполнять свой долг там, куда его направили!» Это было очень хорошим алиби для тех, кто хотел защищать отечество дома.