Солдаты на фронте всегда удивлялись, если кто-то из их бывших сослуживцев снова появлялся среди них. Они, так или иначе, чувствовали себя преданными и покинутыми, если кто-то уезжал и не возвращался.
Ожидание в Тюбингене было унылым, скучным и угнетающим. Вместе со мной еще несколько офицеров ожидали приказа, но каждый из них был поглощен своими собственными мыслями, которые, вероятно, были не очень радостными. Честно говоря, у меня тоже были сомнения. Было ли разумным вмешиваться в судьбу во время военного времени? Но «Alea iacta est!»[18]. По крайней мере, я мог взять несколько приятных воспоминаний с собой во вторую поездку в Россию…
Во время моего второго пребывания во Франции я взял отпуск на родину. Будучи в Восточной Пруссии, я столкнулся с маленьким штабсфельдфебелем с бычьей шеей, который прошел мимо меня, идеально отдав честь. Это был Бразильское Кофейное Зерно!
Во время моего старшего индивидуального обучения в конце 1928 года, за несколько месяцев до направления на постоянное место службы, я был размещен в Мариенвердере. Наши казармы, как и почти все в Пруссии в те дни, представляли собой огромные квадратные кварталы кирпичных зданий. Но главное здание с его внушительным фасадом было похоже на средневековую крепость. Несколько обновленные внутри, они, однако, были безупречно чистыми и изящно строгими в обстановке. Я их хорошо изучил за время моего пребывания в Мариенвердере, потому что я редко получал увольнительное на выходные благодаря моему новому сержанту — инструктору по строевой подготовке.
Сержант был маленьким и крепким, с шеей, как у вола. Он был также самым ужасным начальником, который у меня когда-либо был. Он всегда крался вокруг нас, ворча, как злой питбуль. Самым опасным было то, что он никогда не кричал, но просто докладывал даже о наименьшем нарушении устава старшему сержанту.
Он все же был хуже, чем просто придирчивый начальник. Он придумывал хитрые способы, чтобы определить, были ли мы полностью сконцентрированы во время тренировки. К примеру, после команды «смирно» он подкрадывался за построением и произвольно тыкал своим большим пальцем между ягодиц солдат. Горе тому, чьи «щеки» не были тугими и твердыми, как железо, но расслабленными и вялыми. В неистовстве сержант начинал ворчать: «Почему вы не сжимаете свое бразильское кофейное зерно?» Это удивительно необычное выражение стало по-настоящему незабываемым от того, что оно произносилось с протяжным акцентом, безошибочно выдававшим тех, кто родом из областей, непосредственно граничащих с Польшей.
У него была и другая уловка. Заставив нас долгое время стоять по стойке «смирно», он неожиданно начинал бить ребром ладони по обратной стороне колена случайного солдата, отчего тот падал, как пораженный молнией, — если конечно он не напрягал свои ноги. Получалась дилемма, потому что напрягать ноги на длительное время было верным способом упасть в обморок…
Некоторое время мы с Бразильским Кофейным Зерном приятно беседовали, во время чего он снова и снова посматривал на мои погоны. Очевидно, он никогда не предполагал, что я чего-то добьюсь. В то время он был командиром взвода в учебной части. По моему опыту, я совершенно не был удивлен этому. Мы разошлись в мире и никогда больше не встречались.
Я использовал то назначение также и для того, чтобы снова посетить известные винодельческие области, в том числе Бон и Шабли; я побывал в Париже и еще раз съездил в Дювиль, где я был размещен до моего направления в Россию. Ситуация в прибрежной области совершенно изменилась. Дювиль был похож на крепость, и мне не разрешили пройти в некоторые районы на побережье, даже несмотря на то что я был в военной форме. В Дювиле я вспомнил эпизод, который произошел весной 1941 года. В поездке назад из Парижа в Дювиль в переполненном поезде я стоял рядом с молодой особой — секретарем германского посольства в Париже, которой нравилось проводить выходные в Дювиле. Во время нашей беседы я узнал, что она не только была родом из Берлина, но и, что удивительно, была соседкой нашего невысокого полковника, дом которого был рядом с домом ее родителей в Шлахтензее. Я, к своему несчастью, позвонил тогда полковнику в его виллу Коти и рассказал ему об этом приятном сюрпризе. Я, по-видимому, лишил себя приятного времяпровождения на выходные, потому что после того, как она посетила виллу, ее отношение ко мне изменилось. Тогда я сразу догадался, что «старик», помня историю с девушкой из почтового отделения Людвигслуста, должно быть, рассказал ее моей новой знакомой… «Черт!» Прошло почти два года, так что я решил на обратном пути заглянуть в посольство. Мне повезло, и до моего отъезда в Россию она и ее подруга несколько раз навещали меня в Оксере — там у меня был небольшой свободный дом, идиллически расположенный между тюрьмой и психиатрической больницей!