Задняя стенка каюты поднялась, и вошел Беннистер. Он, казалось, был удивлен, найдя меня здесь, в его личной каюте, но не выразил неудовольствия. Кивком он указал на фотографию:
— Моя жена.
— Она была красавицей, — заметил я.
Беннистер поднял задвижную дверь до упора и что-то вынул из рундучка. По-моему, это был пузырек с таблетками от морской болезни. Он повернулся и уставился на фотографию.
— В ней текла греческая, арабская, французская, персидская и американская кровь. Удивительная смесь. Она наградила ее жутким характером. — Слово «характер» он произнес так, словно это была самая приятная характеристика его жены. — Она бывала очень решительной, — продолжал он, — особенно в том, что касалось яхты. Она вбила себе в голову, что выиграет гонки в Сен-Пьере. Вот почему она так гнала яхту.
— Из-за этого она и погибла?
— Мы точно не знаем. — Он выдержал совершенно театральную паузу, как будто этот разговор причинял ему сильнейшую боль. — Была жуткая ночь, — сказал он наконец, — дул попутный ветер, и «Уайлдтрек» черпанул кормой. Причина обычно в слишком высокой скорости, ведь так? И я думаю, Надежна отстегнула страховку на несколько секунд.
Все, что он говорил, я уже прочел в судебном отчете.
— Она была одна? — подсказал я ему.
— Она была одна у кормового руля. — Он кивнул в сторону маленького кормового кубрика. — Вахтенный пошел вперед, чтобы закрепить эрнс-бакштаг. Остальные спали. Но она была удивительным моряком. Выросла в Массачусетсе, у самого моря. Когда другие еще учатся ездить на трехколесном велосипеде, она уже плавала в море. Я обычно пошучивал над ней, говоря, что в ней течет кровь финикийцев, а может, так оно и было.
Я опять взглянул на фотографию.
— Мы конечно же искали. Мы рыскали по морю почти весь день. — Голос Беннистера звучал монотонно, будто от частого повторения рассказа острота события слегка притупилась. — Но в таком море? Она, должно быть, умерла в считанные секунды. — Он схватился за леер, когда яхта пошла правым галсом. Мульдер прибавил скорость, и движение «Уайлдтрека» стало резким, неровным. Беннистер сорвал одеяло с койки. — Ты простишь меня? Анжела плохой моряк.
Я последовал за ним в кормовой кубрик, где Анжела, одетая теперь в длинный объемный свитер поверх шорт и майки, лежала, вытянувшись, в совершенно жалком состоянии. Увидев меня, она состроила гримасу, затем приподнялась, повернулась и просунула голову между прутьями загородки. Я взглянул на ее длинное тело, на ее голые ноги и частично понял, почему Беннистер связался с этой колючей злючкой. Она была действительно прекрасна. Он перехватил мой взгляд и горделиво приосанился.
Анжела вернулась в прежнее положение, свернувшись калачиком на руках у Беннистера. Он завернул ее в одеяло и дал ей две таблетки, которые, как я знал, сейчас уже бесполезны.
— От морской болезни, — сказал я безжалостно, — существует только одно средство.
— Какое? — спросил Беннистер.
— Постоять под деревом.
— Очень остроумно. — Он крепко обнял ее. — А что ты теперь думаешь о Фанни?
— Что он африканский ублюдок.
Беннистер ответил мне ободряющей улыбкой.
— Я имею в виду, что ты думаешь о нем как о рулевом.
— Он великолепен. — Я старался говорить добрее. В этот момент Мульдер как раз делал поворот через фордевинд, в этот момент яхта становится кормой к ветру, и грот может резко перебросить с борта на борт. Этот опасный маневр он выполнил так уверенно, что корпус даже не качнуло. А в это время его матросы перекладывали кливера. — Он очень хорош, — откровенно добавил я.
— Его отыскала Надежна. Он работал по чартеру на Сейшелах. Она прозвала его Калибаном. Тебе не кажется, что это добрый знак?
Калибан был чудовищем, сыном ведьмы.
— Не кажется. — Я взглянул на Анжелу, пребывающую в полной прострации. — А она — твоя Ариэль?
Беннистер не желал развивать эту тему.
— Фанни хорош, — задумчиво проговорил он, — но только немногие знают насколько. Он будет моим секретным оружием в Сен-Пьере. Вот почему он нужен мне, Ник.
Я пробормотал что-то невнятное. Полутора часов, проведенных мной на «Уайлдтреке», было недостаточно, чтобы строить догадки, может ли эта яхта и ее команда отнять приз у французов, но я допускал, что это возможно. Яхта быстроходна, Фанни — великолепный рулевой, это ясно, а Беннистер очень хочет победить.
Он был готов на все, потому что приз Сен-Пьера — одна из самых престижнейших наград.
Организаторами гонок были французы. Выигрыш не сулил больших денег, да и гонками эти состязания можно было назвать лишь с большой натяжкой, так как участники сами выбирали время старта. Единственное условие — чтобы яхта была серийной, однокорпусной, а не специально построенной для данных соревнований. Стартовали из Шербура, далее маршрут пролегал вокруг островов Сен-Пьер и Микелон, вдоль побережья Ньюфаундленд, и затем, без захода в порт, возврат в Шербур. Протяженность трассы составляла около четырехсот морских миль, причем приходилось все время идти против ветра, течений и сильных штормов. Не исключалась встреча с туманами и льдами, а обратный путь пролегал через штормовые моря. В конце сезона приз получал тот, кто быстрее всех прошел этот маршрут.
Дикие правила, но интерес к этому галльскому сумасшествию подогревался коварными методами. Прежде всего, тут была замешана политика. Время европейцев в Северной Америке закончилось повсюду, кроме двух небольших островков — Сен-Пьер и Микелон. Они находятся под эгидой Франции и управляются из Парижа. Забытые островки, мимо которых проскочили и британцы и канадцы. А гонки — это постоянное напоминание французам, что их трехцветный флаг по-прежнему развевается над частичкой североамериканской земли.
Но есть и еще одна причина. Французские яхты славятся добротностью. Фаворитами в Сен-Пьере были яхты класса «Центурион» и «Бенето», и каждая очередная победа служила им прекрасной рекламой. Чтобы выиграть в Сен-Пьере, яхта должна быть качественной, выносливой и быстроходной. Каждый год два десятка серийных судов, выпущенных в Америке, Британии, Голландии, Германии и Финляндии, пытаются взять приз, и каждую осень, когда с приходом туманов и ледяных полей закрывается навигация в Сен-Пьере, французы остаются лидерами и их судоверфи получают тысячи новых заказов. Гонки в Сен-Пьере были непревзойденным средством маркетинга, и если какому-нибудь иностранцу чудом удавалось взять приз, то в течение всего года Франция ходила в трауре.
— Я планирую принять участие в позднем старте, — говорил Беннистер, — и хочу выбрать дальний северный маршрут. Если мне повезет, я вернусь домой как раз к началу осенней программы, и тогда начало очередной серии передач будет ознаменовано триумфом.
— Так вот почему ты так к этому стремишься?!
— Я хочу доказать, что и британская яхта может победить. И еще в память о Надежне. А еще потому, что телевизионная компания является спонсором и мои зрители надеются на меня. — Он выпалил все эти причины так, словно зазубрил их наизусть, затем перевел дыхание и назвал последний довод: — И еще я хочу доказать, что телезвезда — не только напудренное существо в залитой светом студии.
Эти слова он произнес с оттенком безразличия, но я подозреваю, они-то и были для него главным стимулом.
— А люди так думают?
— А ты, например? — спросил он с вызовом.
— Я бы себе такую жизнь не выбрал, — ответил я, — но кто-то же должен этим заниматься.
Он улыбнулся.
— По правде говоря, Ник, большинство из нас действительно только напудренные существа в залитых светом студиях. Многие считают себя очень умными только потому, что появляются на экране этого идиотского ящика. А истина заключается в том, что наша работа требует гораздо меньше ума и таланта, чем думают люди. Все мы — бабочки-однодневки, Ник, а я хочу достичь чего-то настоящего. Но в таком случае я должен и сделать что-нибудь настоящее, так ведь? Например, выиграть в Сен-Пьере. Может, это и не сравнишь с Крестом Виктории, но все же кое-что.
Любопытное признание, и весьма привлекательное, потому что искреннее. Теперь понятно, почему Беннистер окружил себя всякими крепкими мужиками вроде Мульдера и его банды. Уважение этих тварей поднимало его в собственных глазах. Беннистер вдруг засмеялся, словно застеснявшись того, что поведал мне о чем-то очень личном.