Он покачал головой, и я знал почему. Ему было стыдно за то, что таблетки взяли над ним такую власть.
— Все в порядке, Патрик. А что сказал человек, у которого вы его заложили?
— Сказал, что даст мне за него только четыре сотни, потому что цепочка золотая, а в том, что камни настоящие, он не уверен. Я взял деньги. Я так подсел на эту дрянь, что мне было на все наплевать.
— С девушкой вы после вашего ареста разговаривали?
— Нет, мы с ней расстались. — Теперь его глаза в зеркальце были печальными и униженными. — Все это такая глупость.
Я достал из кармана пиджака фотографию, постучал ею Патрика по плечу:
— Взгляните-ка.
Он прижал снимок пальцем к рулю:
— Что это?
— А это я в машине через бордюр перелетел. Сломал зуб, нос, рассадил лоб. Снимок сделали ребята из «скорой помощи», мне на память.
— О чем?
— О том, что меня вытащили из машины, в которой я вез свою одиннадцатилетнюю дочь к ее матери. К тому времени я употреблял до трехсот двадцати миллиграммов оксиконтина в день. — Я помолчал, чтобы он как следует усвоил услышанное. — Вы думаете, что сделанное вами — большая глупость? Я вез свою девочку, проглотив триста двадцать миллиграммов героина.
Он смотрел на меня в зеркальце.
— С прошлым, Патрик, ничего уже не поделаешь. Остается только помнить о нем. Я помогу вам справиться с юридическими сложностями, однако самая трудная работа все равно останется за вами.
Он кивнул.
— Так или иначе, я вижу в вашем деле нечто такое, чего не увидел Джерри Винсент. Муж пострадавшей оказывает крупным шишкам нашего округа, когда они выходят на выборы, серьезную денежную помощь. И если бриллианты поддельные, он не станет доводить дело до суда — из боязни, что об этом узнает жена.
— Но как же он может это остановить?
— Патрик, его денежные взносы помогли победить на выборах по меньшей мере четырем окружным советникам. От их коллегии зависит бюджет окружного прокурора. А дело против вас возбудила окружная прокуратура. Это просто-напросто цепочка питания. Если муж захочет нажать на прокуратуру, он на нее нажмет, и с большим успехом, уж вы мне поверьте. Поэтому я составляю сейчас ходатайство, которое позволит нам провести независимую оценку вещественного доказательства.
— Клево! Спасибо, мистер Хэллер.
— Пожалуйста, Патрик. Может, вернете мне фотографию?
Он через плечо протянул мне фотографию, я взглянул на нее. Самыми страшными были глаза. Ошеломленные, потерянные, неуверенно глядящие в камеру. Это был я в наинизшей точке моего падения. И я вернул фотографию в карман пиджака, на вечное хранение.
Дальше мы ехали в молчании, я составил ходатайство и, выйдя в Интернет, отправил его. Адвокат в «линкольне» снова заступил на боевой пост.
Разумеется, когда мы выехали из туннеля, ведущего от скоростной магистрали к автостраде Тихоокеанского побережья, я оторвал взгляд от компьютера и опустил стекло в окне. Мне всегда нравилось чувство, которое охватывает меня, когда машина вылетает из туннеля и я вижу океан и ощущаю его запах.
Вдали показались скользившие по волнам серферы, и я увидел, как Патрик поглядывает на них.
— Я указал в ходатайстве, что вы прошли курс лечения, — сказал я.
— Да. Он мне помог. Вы тоже лечились?
— Конечно. В больнице на Лорел-Каньон. А вы не хотели бы снова заняться серфингом?
— Да нет, не думаю. Во всяком случае, не профессионально. Я потерял форму. Кроме того, я теперь стараюсь делать по одному делу зараз. В Лорел-Каньон хорошо этому учат, верно?
— Верно. Так ведь и в серфинге вы одолеваете по одной волне зараз, правильно?
Он кивнул, снова взглянул на меня в зеркальце.
— Вы хотите о чем-то спросить меня, Патрик?
— В общем-то да. Вы ведь знаете, что мою рыбу Винсент продавать не стал, оставил себе. Вот я и думаю, может, он и доски мои тоже не продал.
Я еще раз открыл посвященный Патрику файл, просмотрел его.
— Вы отдали ему двенадцать досок?
— Ага. Все, какие у меня были.
— Ну так вот, он передал их ликвидатору, через которого распродавал вещи клиентов, отданные в оплату за услуги. Ликвидатор продал все двенадцать, взял свои двадцать процентов и отдал Винсенту четыре тысячи восемьсот долларов.
Патрик промолчал. А я вспомнил его слова о том, что две самых длинных доски были и самыми ценными. В списке, который имелся в файле, значились две доски длиной десять футов каждая. Одна была продана за две тысячи долларов — коллекционеру, другая ушла через Интернет — за четыреста долларов. Это странное расхождение в цене навело меня на мысль, что интернетовская продажа была просто фикцией. Ликвидатор вполне мог по дешевке продать доску себе самому. А потом продать еще раз, уже за настоящую ее цену и прикарманить денежки. Легкая нажива всякому по душе. В том числе и мне. А кроме того, я понимал: если он все еще не продал доску, я смогу вызволить ее.