Обратно в баню он шел, забыв запахнуть полушубок на голой потной груди. На ходу матерился шепотом.
Чтение священного писания и распевание вечной памяти на другой день не состоялось. В звездный полярный полдень Семен, державший вахту на приемнике, поймал характерный писк зловещего «SOS». Через полчаса удалось установить радиосвязь с гибнущим кораблем. Это был пароход «Соловей Будимирович», посланный из Архангельска за мясом к печорскому берегу. Матерые льды зажали пароход и потащили его в Карское море. Еще через полчаса явился Архангельск и приказал под угрозой строжайшей ответственности поддерживать с «Соловьем» непрерывную связь.
Семен крикнул дежурившему на моторах Никите. Тот пришел, прочитал вахтенный журнал и сам понес его в «кают-компанию». Он подождал, пока комендант и Швайдецкий прочитали приказ, и тогда сказал твердо, но без наскока:
— Наш окончательный солдатский ультиматум будет такой. Поселите нас опять всех вместе, хотим ухаживать за Васюком. И обязательно чтоб ему лекарство и провизию. Иначе бастуем. Можете расстреливать. Сами тогда работайте.
— Придется расстрелять, — прохныкал поручик с унылой злобой и перешел на проникновенный, алтарный тон: — Через час по столовой ложке буду расстреливать. Через час по одному.
— Валяйте. Мы на все согласны, — сложил Никита руки на груди и выставил ногу, а сердце похолодело, будто бросили в него горсть снега: «Святоша, молитвенник, хоть просвирки из него лепи, а ведь может…» Но дерзкие глаза матроса не выдали страха.
Поручик пожевал тонкими губами и сказал глухо:
— Принимаю ваши условия… И уходи скорее! Не вводи в искушение!..
Когда солдаты сошлись все снова в «кубрике», Васюк спал. Петр, давно не видевший парня, испугался: до того тот был плох. Слинял его юношески чистый румянец, лицо пожелтело и опухло, в уголках губ чернела сочившаяся из десен кровь. Васюка разбудили, когда Прошка привез на санях свежий картофель, морковь, яблоки, клюквенный сироп и сахар. Лекарств на станции, оказывается, действительно не было.
Петр зажал в ладонях большую ядреную антоновку, и яблоко, весело скрипнув, развалилось, вывернув потное от сока нутро.
— На-ка, Вася, ешь.
— Это мне? — начал приподниматься и снова падать Васюк, не отрывая глаз от яблока. — Откуль?
— Все оттуль, — подхватил Петр его под спину. — Техники-механики все могут. Ешь, ешь, мужичок, поправляйся…
Радиосвязь с «Соловьем Будимировичем» поддерживалась непрерывно. По указаниям Юшара он был вскоре найден и спасен. Поручик Синайский получил за это благодарность от самого главнокомандующего вооруженных сил Севера России генерала Миллера. И лучше бы не носил сибиряк в «кают-компанию» вахтенный журнал с этой благодарностью. Тотчас прекратилась выдача противоцинготной провизии для Васюка. Но солдат поручик не расселил, поняв, что если понадобится, они снова найдут возможность сговориться. На нары Васюку опять поставили котелок со щами из сухой, как мочало, солонины, и тяжелый липкий хлеб. Он понял и снова упал духом. Спал целыми сутками тревожным, бредовым сном, а если не спал, то молился, читая молитвы шепотом и крестясь мелкими, торопливыми крестами.
Петр, Никита и Семен сидели на нарах около больного. Семен испуганно косился на опухшие желтые ноги Васюка, торчавшие из-под короткого солдатского одеяла ступнями врозь, совсем как у покойника.
Больной задвигался, забормотал быстро и возбужденно одно и то же слово:
— Напильником… напильником… напильником… напильником…
— Что это он, Сенька, последние дни все твой напильник вспоминает? — спросил удивленно Никита. — Помнишь, которым ты «трамвай» рубил?
Семен не ответил. С моря донесся грохот раскалываемого морозом льда. В комнате он звучал глухо и мирно, будто кололи в коридоре дрова. Опять зашипела под окном поземка, заскулил на крыше ураганомер и начала подвывать печная труба. Это из глубин Арктики, с самых последних параллелей, шел очередной шторм. Он шел в панихидном вое ездовых собак, чуявших его приближение. Собаки выли выворачивающим душу протяжным воем, и тогда солдаты с беспощадной ясностью начинали ощущать, что их только пятеро, окруженных враждебной природой и враждебными людьми. А Васюк от собачьего воя начинал метаться по нарам, проклиная тундру, море, льды, вспоминал шенкурские леса, свою Тойму, бредил о жирных щах и подрумяненной каше. Звал мать, жалобно просил у нее горячей гречневой каши, говорил, что от каши сразу выздоровеет, и снова начинал бормотать с ненавистью: