— Напильник… напильник… напильник…
Петр наклонился над больным и отер с его лица густой липкий пот.
— Васюк, милый, брось, — тихо и ласково сказал он. — Поправишься. Главное — не робей, дурачок. Главное — не робей…
Васюк внезапно открыл глаза, будто засыпанные горячим пеплом. Приподнявшись на локте, он всмотрелся и закричал, испуганно отползая от Петра:
— Что ты? Жалеешь?.. Как тогда… у ямы?.. Значит, правда, подыхаю я?..
Петр отвернулся, встал и отошел к окну. Никита тихонько засвистел сквозь зубы.
Из аппаратной, где дежурил на приеме Матвей, донесся стук упавшей табуретки.
— Пропали мы все до одного! Эх, братцы! Теперь наши головы как ветром сдует! — крикнул Матвей, вбежав в «кубрик».
— Замолчи! — прошипел Петр и вытолкнул вахтенного в аппаратную.
И когда все, кроме Васюка, вышли из «кубрика», Петр приказал:
— Говори! Коротко.
— Плохо, Петь, наше дело. Омск с Лондоном разговаривал, а я им передачу путаю. На их же волне крою Черчилля и Колчака почем зря. Вдруг является Архангельск и передает Омску, что работать им мешает Юшар. Точно, мол, установлено. Десять дней две рации Белого моря охотились с радиопеленгаторами. И накрыли! Нас накрыли! Понятно вам?
— Еще что?
— А еще Архангельск обещал Омску выслать на Юшар карателей. — Матвей замолчал и робко улыбнулся. — Как же мы? Выдюжим, Петь?
— Авралишь, что ли? — тяжело положил Никита руку на его плечо. — В штаны пускаешь?
— Погоди, Никита, — вмешался Петр. — Авралить, конечно, не надо, а надо вот что. Погреть воздух. Попугать малой двухкиловаттной станцией. Для отвода глаз. Перед Архангельском запираться. Знать не знаем!.. И пойми то, Мотя, что раньше пасхи до нас никто не доберется. А сейчас, сам знаешь, рождественский пост только идет.
В «кубрике» что-то мягко упало, и все оглянулись. Васюк сидел на полу и пытался обуть валенки. Но, огромные, тяжелые, они падали из его ослабевших рук с глухим стуком.
— Куда ты, Васюк? — подбежал к нему Семен. — Ты же ходить не можешь.
— Дойду… поползу… — шептал Васюк с закрытыми глазами. — Зароют нас… Ямина ждет… та… Пасть у ее желтая… Не хочу…
Он с трудом разлепил заплывшие глаза и хрипло закричал:
— Не хочу!.. Я к коменданту пойду!.. Поползу к коменданту!..
Он кричал и еще что-то про коменданта, кричал слюняво и надсадно. На губах его пузырилась и стекала на подбородок алая кровь, но опухшее лицо было неподвижно, как уродливая маска. Петр отвернулся, пугаясь и жалея.
— Вот она, тишина. Поперло в нее, — сказал Никита побелевшими губами. Голос его был безжалостен, жесток.
Он наклонился к Васюку и спросил, щуря недобро глаза:
— Зачем тебе комендант, а, браток?
— Испугались, — забормотал Васюк. — А я пойду к коменданту… к господину поручику… я ему одним разом… я ему…
Никита вдруг упал на колени, схватил Васюка за плечи и надавил, ломая, как ломал за обедом огромные солдатские сухари.
— Переметнуться хочешь? Продать? — рычал он и вдруг опрокинулся на спину, выпустив Васюка. Это Петр рванул его назад, закричав:
— Что ты делаешь? Он же больной! Ошалел, черт морской!
В наступившей тишине слышно было только бормотание снова обеспамятевшего Васюка да бурное, яростное дыхание поднявшегося с пола Никиты. Он коротко хватал ртом воздух и, сбычив голову, медленно, отводя назад локти сжатых в кулаки рук, пошел на Петра. В глазах моряка была остервенелая злоба. «Сейчас набросится, — подумал Петр, и сердце его оборвалось. — Что же у нас тогда получится?»
И в эту минуту опять забормотал, забредил лежавший на полу Васюк.
— Комендант нас хочет… в ямину… в тундру закопать… Что испугались?.. Я не испугаюсь… Я его напильником… Напильником в бок, дьяволину!.. Первый в яму пойдет… Что не пускаете?..
Петр оглянулся, ища Никиту. Но моряка уже не было в команде. Лишь около выходной двери стлался на полу морозный пар. И Петру почему-то подумалось, что Никита стоит сейчас за дверью, привалясь плечом к стене, и крепко трет ладонью багровое от стыда лицо.
Так прошло еще дней десять.
«Кают-компания» и «кубрик» были уже открытыми врагами, но «до краешка» дело не доводили. Неожиданные ревизии Швайдецкого на рацию прекратились, Синайский почти не вылезал из жилого дома. На чердаке поставили чугунную печку, и теперь около пулемета круглые сутки дежурил либо Прошка, либо фельдфебель. Добровольцы от лютого холода совсем раскисли, и надежды на них было мало. Притаился выжидательно, словно в засаде, и Архангельск. Шифровок больше Юшар не получал — поступали лишь передаваемые клером сводки о победах русского оружия над большевиками, и солдаты аккуратно носили их в «кают-компанию». И так же аккуратно путали разговоры Омска с Архангельском и Лондоном. И с Детским не прекращали связи, переговаривались с ним не реже трех раз в неделю. Но тогда начинал, в свою очередь, мешать Архангельск.