Конечно, это было достаточно плохо, что происходило с Холли и Ричардом, но идея их преследования Майка Мэйтленда… нет, это было неприемлемо. Он попытался перезвонить Мэйтленду, но всё, что он получил, был занятый сигнал. Поэтому, потратив на это, может быть, тридцать минут, а потом ещё десять, покачиваясь и размышляя над тем, стоит ли ему ехать туда или он слишком остро реагирует, он запрыгнул в свою машину и поступил правильно.
Когда он остановился возле дома Мэйтленда - большого старого викторианца, который был разбит на квартиры - он увидел, что все огни горели в окнах его друга на втором этаже. Он мог даже видеть мигание телевизора.
Всосав воздух глубоко в себя, Ричард вошёл и поднялся по лестнице. Это было похоже на долгий подъём и, возможно, в его особом состоянии ума это и было так. Шаг за шагом в нём росло чувство тошноты, а также ощущение, что он мог найти то, что ему точно не понравилось бы.
В дверь Мэйтленда он стучал в течение двух или трёх минут.
Ответа не было.
Внутри он мог слышать один из спортивных каналов, что-то о том, что в первом сезоне Minnesota Vikings выпустит запасного игрока из-за травмы голени основного. Кроме этого, он ничего там не слышал.
“Ну, - подумал он, - хорошо.”
Дверь была открыта, и он вошёл, это тошнотворное чувство в его животе только усилилось, и он подумал, что его всё же вырвет. Оно упало в его кишки тяжёлой чёрной массой, сгущаясь и расширяясь, наполняя его.
Стоя в дверях, он сказал:
- Майк? Майк? Ты там?
Нет ответа, конечно.
Ричард стоял там, не в силах идти дальше, чувствуя, как какая-то невидимая рука прижимается к его груди, удерживая его.
Но руки не было.
Было только то мрачное предчувствие, ужасное ожидание, знание того, что Мэйтленд был там.
Мёртвый.
Это то, что сдерживало его, потому что он не хотел этого видеть. В жизни бывают вещи, на которые мы могли бы смотреть и о которых могли забыть, а также бывают и другие, тёмные вещи, которые остались бы с нами до конца наших дней. И Ричард знал, что то, с чем он столкнётся, вырвет его душу и разорвёт всё его нутро, вскроет рану в его сердце, которая всегда будет кровоточить.
Голос в его голове сказал:
“Ты обнаружишь, что он висит на светильнике, потому что то, что ты принёс в его жизнь, заразило его, было слишком ужасно, чтобы жить с этим и сохранять здравомыслие. Ты найдёшь его висящим с ремнём вокруг шеи, потому что такие ребята, как Майк Мэйтленд, всегда используют свои ремни. Его лицо будет пурпурно-синим, а язык болтаться, как у собаки. Он будет медленно вращаться в мрачном танце смерти, который является завершением всего, когда суицидники отдают предпочтение петле.”
Но Ричард не нашёл его повешенным.
Может быть, было бы проще, если бы он это сделал…
Он сделал шаг, потом другой, что-то нюхая. Это было похоже на след, ведущий его внутрь, тянущий его глубже и требующий, чтобы он посмотрел на то, что для него приготовили. Запах стал зловонным, и сначала он подумал, что, может быть, это что-то ужасно прозаическое, например, канализация, протекающие трубы, залитые чёрными комками человеческих отходов.
Но это было не так.
То, что он почувствовал, влилось в его нос, взволновало его кишки, заставило его глаза слезиться.
Это была она.
Это был отвратительный аромат свиней, и он хорошо знал, что к этому моменту воняет. Кислотный запах её дерьма, едкая резкость её мочи, горячий мясной запах её пота. Казалось, что он просачивается из стен и вытекает из ворса коврового покрытия под его ногами, капает с потолка и поднимается паром из мебели, как если бы она пометила это место, как волк может пометить своё логово: мочиться на всё, тереться об обивку, выдавливать свои сочные железы на ковёр.
Он почти слышал её голос, доносящийся до него из тёмных углов:
“Конечно, я была здесь, ты, маленькая гнида. Разве я не предупредила Мэйтленда? Разве я не посылала своих знакомых являться по ночам в его лихорадочные сны и ночные видения, чтобы остановить его любопытство? Он был высокомерен, он был горд, он не обращал внимания на свои инстинкты. Он смотрел на бесплодное небо для защиты, а не на добрую плодородную землю, которая является матерью всего, семенем и ростком. Не имея выбора, я призвала его, как я призывала других, и однажды призвав, он уже принадлежал мне. Ему было поручено принести мне то, что принадлежит мне, и предложить это добровольно. Таким образом, я пришла ночью, о да, я пришла за подношением, которое должно лежать у моих ног. Он закричал, как испорченная девка, и я заставила его визжать, когда взяла его себе в рот, высосала сок из его сладкого сочащегося плода и грызла его до полусмерти…”