— Я прошу прощения за этот запах, — сказал он о доме. — Я… эм… собаковод.
— О, да, я видела будки снаружи. — Она потянула за тесемку и сняла чепчик. Пышные медово-светлые волосы вырвались наружу. Она прекрасна, подумал Леонард. Даже в строгой одежде. Обширная грудь заполняла топ платья, вплотную прилегая к большим, неуклюжим, пришитым вручную пуговицам.
— Могу… могу я чем-нибудь помочь?
— О, извини, — сказала она, все еще позволяя своим глазам блуждать. — Ничего себе. Электрический свет, я не видела его очень давно. Моя мать сбежала из посёлка, когда была подростком, отправилась в Филадельфию, присела на наркотики, ну, ты понял. К тому времени, когда Соломон нашел ее, мне было 14, и он привел меня сюда. Черт, это место — дыра, и я была всю неделю заперта в своей комнате, потому что у нас было «Покаяние».
— Э-э…
Она махнула рукой.
— Это часть фрик-шоу, которое проходит там, внизу. Они религиозные психи. Каждую вторую неделю у них какой-то блядский обряд или празднование. Епифаниты верят, что чем больше вы страдаете от лишений, тем менее серьезно будете судимы Богом, когда умрете. Дерьмо собачье. — Она села на испачканную кушетку и улыбнулась, будто эти ржавые пружины были большой роскошью. — Но «Покаяние» — хуже всего, потому что никому не разрешается разговаривать или даже покидать свои комнаты неделю… Скажи, это свиное дерьмо на полу?
Упс.
— О, извините, — пробормотал Леонард. — Это… ну, у одной из собак был несчастный случай, я сейчас уберу его.
Девушка — Эстер — вскинула голову и засмеялась.
— Не парься. Мы фермеры там внизу, я все время вижу дерьмо животных.
Глаза Леонарда невольно уставились на нее.
— Вы что-то сказали о посёлке?
Она скинула свои неуклюжие ботинки и положила обе ноги в белых чулках на рукоять дивана.
— Да, и Солли теперь в бешенстве. Вся община срёт кирпичами, потому что свинья сбежала.
Что-то вроде камня, казалось, образовалось в горле Леонарда. Его глаза грозились выпрыгнуть. Через несколько мгновений она посмотрела на него.
— Ты в порядке?
Щелчок.
— О, да, да, — пробормотал Леонард. — Но я не понимаю. Вы сказали, что свинья сбежала?
Развалившись на диване, Эстер вздохнула и закрыла глаза, словно утомленная.
— Это часть «Фестиваля Покаяния» — свинья, я имею в виду. И она сбежала перед «Седьмой Ночью». Вот почему Солли «кукухой едет» там внизу; «Покаяние» не может официально закончиться, пока свинью не убьют. На самом деле это забавно…
Но ее слова, казалось, соскальзывали в некоторой рассеянности, а именно — тактильной рассеянности, потому что теперь, когда она лежала на диване, ее руки начали очень медленно скользить вверх и вниз по ее бедрам, лаская тело.
— …это забавно, я имею в виду, потому что мой дедушка совсем не в форме. Для него это как потерять адвентистский венок в ночь перед Рождеством…
Более странные прикосновения, ее руки двигались вверх и вниз по внешней стороне бедер, затем внутри, затем до ее груди. Казалось, она сделала это, не осознавая своей неуместности. В конце концов, она была гостем, и гости обычно не заходят в вашу гостиную, не плюхаются на ваш диван и не начинают себя ласкать. (Ну, может, в Калифорнии, но не в большинстве мест.) Теперь ее руки не скрывали, как она сжимала грудь в суровом черном платье.
— Все праздничные торжества семеричны; семь — это число Бога, поэтому Епифаниты признают это число в надежде быть достойными Бога. В течение шести дней мы молимся и исповедуемся, а в седьмой день мы забиваем переходящего Агнца. Это символическое приношение Богу, основанное на Левите…
Это звучало довольно интересно, но то, что происходило на диване, оказалось намного более интересным. Пылкие пальцы расстегнули верх, распахнули его и обнажили большие, бархатные, качающиеся груди. Лицо Эстер выглядело затуманившимся и розовым.
— Черт, я ничего не могу с этим поделать, — прошептала она. — Всякий раз, когда я выхожу из этой адской дыры, я просто становлюсь… такой… горячей…
У Леонарда создалось четкое впечатление, что она не имела в виду температуру комнаты. Ее соски затвердели до больших коричнево-розовых карамелек, а ее груди оказались достаточно большими, чтобы она могла потянуть их наверх и засосать. Когда она это делала, ее стопы выгибались, а голени извивались на диване. О, блин, подумал Леонард. Она поочередно сосала каждый сосок с пылкостью, которая заставляла Леонарда воображать, что она пыталась получить молоко. В то же время она немного изменила свое положение, и вскоре ее левая нога скользила вверх по ноге Леонарда, пока тот стоял и смотрел. Вверх по ноге, ага, потом до его промежности, где она тут же стала массировать, так же ловко, как рукой.