«Лучшее средство от одиночества!» — прочел Свиппер при входе и потянул на себя тяжелую дверь… Когда он очнулся, станция выходила из тени Земли. Волоча от слабости ноги, он дотащился по переходам до зала управления, тупо и безразлично обвел взглядом экраны приборов. На душе было пусто, хотелось лечь и умереть. Не было сил жить еще одну жизнь. Превозмогая себя, он свистнул, еле слышно позвал:
— Джек!
Сначала было тихо, потом откуда-то из-под приборной стойки выползло худое лохматое существо, поскуливая, прижалось к его ноге.
— Джек! — Не в силах стоять, он опустился на колени, лег на пол. — Прости меня, Джек! Плохо… одному плохо… только и это не средство… — Он сделал попытку улыбнуться.
Когда силы вернулись, Свиппер первым делом демонтировал установку. Джек сидел рядом и внимательно смотрел, как хозяин снимает отдельные ее части и укладывает в контейнер, приделывает к нему ускоритель. Закончив работу, он выкинул конструкцию в космос и выстрелил ею к Земле. Стоя у панорамного иллюминатора, Свиппер увидел, как, сгорая в атмосфере, вспыхнула на мгновение новая звезда.
— Вот так, Джек, только так! — Пес склонил голову и внимательно вслушивался в слова. — Жить — это значит… это и значит жить! Впрочем, нет никакой гарантии, что и наша жизнь не есть продукт машины грез! Правда, это уже о другом…
Он сел, прижал к себе дрожащего пса, принялся гладить его по свалявшейся шерсти.
— И знаешь, Джек, что я в конце концов понял? Нас программируют! Нас манят обещанием счастья, говорят: достигай, мера всему есть успех! Общество победителей и стремящихся побеждать… Думаешь, это и есть жизнь? Думаешь, так все быть и должно?
Он вспомнил Доктора, вспомнил их последнюю встречу. Док сам пришел в его отсек, уселся в дальнее угловое кресло и оттуда смотрел на своего подчиненного. Они были разными, совершенно разными, и все же многие считали их друзьями.
— Не понимаю, — сказал Док, — я тебя не понимаю. Существует логика, существуют разумные правила разумного существования. Законы эволюции жестоки, и не нам их менять, мы лишь ее продукт, дети во Вселенной, стремящиеся во что бы то ни стало выжить. Ну… почему ты молчишь?
— Слушаю. Жду, когда ты расскажешь о первом принципе рациональности.
Док не отреагировал. Он все так же рассматривал Свиппера своими спокойными серо-стальными глазами. Он сидел очень прямо, был уравновешен и строг, как это и полагается образцовому гражданину образцового общества. Выждав паузу, Док бесстрастно продолжал:
— Да, расскажу. Этот принцип, который ты так не любишь, сформулировали мудрые люди, если хочешь — великие умы. Благодаря ему человечество выжило, следуя ему, будет развиваться во Вселенной. Первый принцип рациональности имеет силу физического закона, а с законами природы, как тебе, должно быть, известно, спорить бесполезно — их не отменяют в угоду чьей-то прихоти. Сила и свобода положены в основу нашего общества, и все, что не делает нас сильнее и свободнее, должно быть безжалостно отброшено. Такова жестокая необходимость, такова логика развития. Все это ты знаешь не хуже меня, и тем не менее… Ты один из наших лучших системо-аналитиков, ты уходишь! — Он подумал и поправился: — Лучший! — Док был справедлив, это тоже входило в образ идеального человека — быть справедливым. — Я не могу это понять. Мне будет жалко тебя терять.
Он сказал «жалко», хотя мог бы сказать «больно» или на худой конец «тяжело». Но не сказал. Поднявшись из кресла, он, разминая ноги, прошелся по отсеку, остановился напротив картины. Она заменяла Свипперу окно, позволяла не видеть коричневый пейзаж приютившей их планеты. Там, на картине, в объеме и красках плескалось море и свежий ветер гнул верхушки стройных сосен.
— Фабрика иллюзий. — Док мотнул головой в сторону картины. — Ни ты, ни я этого никогда не видели. Дань сентиментальности предков… — Он посмотрел на Свиппера: — Ответь мне только одно: почему? Что заставляет самых талантливых бросать свое дело и уходить в никуда? Лука, математик, каких нет, малюет эти дикие картинки! Макс, великий Макс, заменяет пилота-робота, развозит почту по задворкам Галактики! Теперь ты! Почему?