Однако нельзя сказать, что этот камень — драгоценный. Белешское озеро мелководно, хотя местами и достигает большой глубины. Вода в нем никогда не бывает чисто голубой. Летом северная часть его пересыхает, и грязь, покрывшись коркой, трескается на солнце, как хлеб из отрубей.
Но оно по-своему красиво, особенно если смотреть с высоты, с холмов.
На вершине одного из этих холмов мы снимали в то лето домик. Домик стоял в саду, где росли фруктовые деревья и табак. Черешни и сливы краснели и желтели на ветках деревьев, птицы пели в кустах инжира. Мы, дети, все время проводили в саду или на берегу озера.
Купались мы с большой опаской, потому что стоило ступить два-три шага, как дно обрывалось. Поэтому наше купанье заключалось в том, что мы садились на берегу и плескали на себя воду рукой, как в бане.
Я так и не научился в Белеше плавать. Как я завидовал деревенским учителям, которые переплывали на ту сторону озера и уверяли, что не устают!
В Белеше поселились две эльбасанские семьи, имевшие в деревне по маленькой лавчонке. У одного из торговцев жил брат — не помню, двоюродный или родной, — звали его Кристач.
Это был неудачник, горбун, желтый, как воск, на целый дюйм ниже меня, с таким приплюснутым носом, что хуже и не придумаешь, с непомерно длинными ушами. Все в нем казалось безобразным, в особенности мутные, все время слезившиеся глаза. Грудь его сильно выдавалась вперед, а голос, казалось, исходил из расколотого горшка.
Однако, несмотря на свою внешнюю непривлекательность, Кристач был необычайно ласков в обхождении, по крайней мере с детьми. Он всегда носил при себе бумажный кулек с конфетами, чтобы «освежить горло», как он выражался. Часто этими конфетами Кристач кормил деревенских ребятишек. А если они все съедали и ему самому ничего не доставалось, он растягивал губы в улыбку и говорил:
«Да-а, поел я…»
Целыми днями Кристач просиживал на берегу озера и закидывал в воду удочки; их у него имелось четыре — пять штук. При этом он пользовался только большими крючками, прикрепленными к тонкому и очень прочному шпагату. Мелкая рыбешка не привлекала его внимания. Кристач признавал только крупную рыбу, фунта в полтора — два весом.
Но все несчастье заключалось в том, что за целый день, иногда за целую неделю ему не попадалось ничего.
Рассказывали, что бывали годы, когда ему не удавалось поймать ни одной рыбы. И все-таки он не терял ни надежды, ни терпения.
Выглядел он безобразно, а люди часто бывают бессердечны. Они посмеивались над ним, говорили, что никто ни разу не видел пойманной им рыбы, что такой рыбак, как он, гроша ломаного не стоит. Бедняга привык к тому, что над ним подтрунивали.
Кристач считал себя опытным рыбаком. Хотя, говорил он, кому как повезет. Но напрасно он хвалился большими уловами. Даже те, которые своими глазами видели пойманную им рыбу и отнюдь не маленькую, делали вид, что не помнят этого или просто отрицали это.
Тогда он начинал браниться и изощрялся как мог. Помню, он говорил:
«Идите уж лучше чулки вязать, как женщины!»
На самом же деле в Белеше чулки вязали только мужчины. Удивительный обычай!
И действительно, даже я поверил тем, кто утверждал, что Кристач грезит наяву и что он никогда не поймал ни одной рыбки. Не было дня, чтобы я на свои маленькие крючки не выловил какой-нибудь рыбешки, тогда как за целый месяц, который мы прожили в Белеше, Кристач не поймал ничего. Может быть, в этом озере водилась одна только маленькая рыбка — ведь озеро-то было мелкое.
Целыми днями Кристач сидел на солнце, исходил по́том, худел и таял, чернел от загара и становился еще безобразнее, чем был, тосковал в одиночку, переругивался с насмешниками, забрасывал один крючок за другим, а рыба все не шла. Иногда даже поздней ночью он выходил рыбачить, но все напрасно. Раз или два я видел, как Кристач плакал, но рыбам не было дела до его слез.
Однажды я совершил досадную ошибку.
Самое большое озеро в Думрешском округе — Сеферан, в двух часах ходьбы от Белеша. Туда на ловлю приезжали рыбаки из Поградеца и Пресны. Хозяин дома, где мы проводили лето, отправился однажды к озеру по делам. Мой отец поручил ему привезти нам рыбы, и он привез несколько килограммов. Никого не спросив, я тихонько взял одного карпа, сунул его в корзинку и отнес Кристачу на берег озера. Оглянувшись и никого не заметив, я сказал:
— На́, Кристач! Возьми эту рыбу, нацепи на крючок и скажи, что поймал. Тогда все тебе поверят.
Кристач вскочил с места. Каким ни был он черным, я заметил, как он побледнел и помрачнел. Мутные глаза его сверкнули. Он поднял руку, чтобы ударить меня, но я успел отскочить. Как он изругал меня тогда!
До того дня я хотя и не верил ему, но всегда терпеливо выслушивал его хвастливые рассказы о пойманных рыбах. Теперь же выяснилось, что, вероятно, я не верил ему никогда. А Кристач считал, что он всем рыбакам рыбак, и больше всего ему досаждало то, что ведь все видели пойманную им рыбу, но никто не хотел признаваться в этом.
Кристач так рассердился, что перестал со мной разговаривать. Он не позволял даже приближаться к тому месту, где рыбачил, а если я подходил, то швырял в меня камнями.
Хотя я и был на пять — шесть лет моложе, однако мог уложить его камнем на месте. Но мне было жалко, очень жалко беднягу. Я чувствовал, что обидел его, что виноват перед ним. А так как он не подпускал меня, не разговаривал со мной, то приходилось держаться в стороне и выбирать место для ловли где-нибудь подальше. А бедный Кристач так и не мог поймать ни одной рыбки, сколько удочек он в озеро ни забрасывал.
Однажды после обеда я рыбачил на берегу озера, около родника, метрах в ста от Кристача. Рыба клюнула, я дернул удочку и вытащил, как обычно маленькую рыбешку.
Когда я вытащил ее из воды, послышался шум. Повернув голову, я увидел Кристача, который то натягивал, то отпускал леску, напряженно раскачиваясь вперед и назад и страшно кашляя.
Когда на него нападал кашель, то держал его по целому часу и вконец разрывал ему грудь. Кристач болел туберкулезом и проводил последние годы своей жизни на этом озере, так редко исполнявшем его желания.
Крючок с рыбешкой я кинул на землю и собирался было подбежать к Кристачу, но не решался. Он весь откинулся назад, торчащий горб его выглядел, как улитка. Видно было, с каким большим трудом он натягивал и отпускал лесу. Я увидел, как что-то тяжело скользнуло по воде.
Кашель разбирал Кристача все сильнее и сильнее, а он пытался еще кричать и ругаться. У меня сердце перевернулось, и я бросился бежать к нему.
— Ты поймал огромную рыбу! Счастливец, Кристач! Давай вместе потащим! — сказал я и хотел ухватиться за леску.
— Отойди! — крикнул он и бросил на меня свирепый взгляд.
Я снова кинулся к нему, но Кристач стал ругаться и угрожать мне. Пришлось отступить.
Я смотрел, как он еще с четверть часа возился с леской, исцарапал себе о прибрежные камни руки и ноги, но леску не отпускал. Рыба попалась такая сильная, что затащила Кристача в озеро, куда он вошел прямо в одежде. Маленькое тельце его сразу покрылось водой, только голова еще торчала наружу. Он тонул на моих глазах…
И надо ж так случиться, что рядом в тот момент никого не оказалось!
Мной овладел ужас. Я тоже бросился в воду, схватил леску обеими руками и потянул с такой силой, что он, уже уставший, не мог меня отогнать.
Кристач сейчас же выбрался из воды. Мы вместе вытащили леску.
— Обманщик шайтан, — говорил он, вытаскивая из озера карпа, огромного и толстого, величиной почти с него самого.
Кристач вынул из кармана большое лезвие и с силой ударил им рыбу по животу, голове, где мог. Земля под карпом окрасилась кровью. Рыба билась на земле и обдавала нас кровавыми брызгами. Пусть теперь найдется человек, который скажет, что Кристач не опытный рыбак! Он поймал самую большую рыбу во всем Думреше, а не только в Белеше!
Каждому, с кем Кристач встречался в тот день, он показывал исцарапанные руки и штаны, которые он разорвал, когда тащил рыбу.
Теперь люди любовно похлопывали его по плечу. Понятно, что мы с ним стали опять добрыми друзьями. И с того дня, как он поймал этого большого карпа, удача пришла к нему: рыба часто попадалась Кристачу, и случалось, что он даже угощал ею меня.
Но солнце, вместо того чтобы успокоить кашель Кристача, казалось, только вызывало и увеличивало его… Года через два я узнал, что он умер.