Отец и мать не ответили.
И только спустя некоторое время мать, перематывая с веретена пряжу, сказала, ни к кому особо не обращаясь:
– Болел Аскер… Сильно болел. Родня возила его по больницам, возила, да без толку. Он ведь, сынок, спящих волков брал, спящих… Да и дед, и отец его делали так. Они, считай, и не работали вовсе. След нашли, логово нашли, когда надо пришли, и – все дела, а зверь, он хоть и зверь, – душу имеет. Вот мой отец настоящий охотник был: он ходил за волком. Помню, днями за ним ходил, покоя ему не давал…
Мать отложила веретено и моток пряжи на краешек стола.
Внимательно посмотрев на меня, озадачила:
– Ты где родился?..
– В селе… Кара-Бирюк…
Растерянно произнес я, а перед глазами поплыла строка о месте рождения из метрики.
– То-то и оно…
Мать подумала, вернулась к прерванному делу и попросила:
– Переведи Кара-Бирюк на русский.
– Черный, насколько помню…
Скрытый смысл ключевого слова дохнул дуновением сквозняка, и я осекся.
– Нет. Не волк…
Ответ матери заслонил от сквозняка.
Она покачивала в руке перемотанным с веретена клубком.
Но пряжу речи, видимо, не закончила.
– «Қара» по-казахски не только «черный», «қара» это еще и смотреть, и видеть, а «бұйрық» – много чего означает, много чего… Только не о том я… Волки, сынок, – произнесла задумчиво, – считай, наши родственники.
Я удивился: в последнее время встречи с отцом и матерью редко обходились без неизвестных мне фактов.
– Они мне жизнь сохранили.
Мать, делая в уме вычисления, подняла вверх глаза.
– Сколько мне тогда было?.. Лет десять, может, одиннадцать…
– Десять тебе было, десять! В тридцать девятом дело было!
То подал голос отец.
…У моего отца была феноменальная память: он помнил не только важнейшие события – дни рождений, дни свадеб, дни смерти не только всех родных и близких, но и многих соседей, и такие случаи, которые имеют особенность как-то замыливаться в памяти, к примеру, кто и когда пошел в школу или в армию, кто и когда заболел, с кем и когда приключилось то или иное забавное или не очень забавное происшествие – помнил те вехи до подробностей обстоятельств, вплоть до состояния погоды на дворе.
Отец занимался самоваром и вполуха слушал рассказ матери.
Он вышел на пенсию, проработав сверх положенного срока больше пяти лет.
Но, даже выйдя на пенсию, продолжал тосковать по работе, и, чтобы реже возвращаться мыслями к временам активной деятельности, как говорил, сделал себе «праздник души».
И превратил в праздник обыкновенное дело – растапливание самовара.
Редко когда доверял он самовар кому-либо.
Растапливал его только чурочками сухого саксаула, абрикоса или вишни.
Для спиливания сушняка сделал специальную маленькую ножовку.
Сушняк распиливал опять же на специальном верстачке.
Он считал: только саксаул, абрикос или вишня дают воде хороший жар, а чаю – неповторимый аромат, и если мать добавляла в топку самовара прессованный овечий помет – в отличие от сушняка, он дольше хранит тепло – разбор полетов следовал тут же, – кому, простите, нравится нарушение заведенного тобою порядка?
– Он помнит все!..
Мать с уважением посмотрела на отца.
Во взгляде – неизменно-горделивое: «Это мой мужчина!»
Покачивая перемотанным с веретена клубком, продолжила:
– Пошла я за водой на реку. Зима. Только достала из проруби ведра, только собралась их на коромысло взять, а вокруг – волки. Сидят кружком, штук девять-десять, наверное, не считала, не до того было. И страшно, и интересно. Ни звука не слышала, ни тени не видела. Как подошли? Когда? Не знаю. Думаю, все… Будет мама косточки мои собирать. Что делать? Заплакала. Обратилась к старшему волку: смотрел он, как только человек умеет смотреть, и говорю: «Не трогайте меня. Я вам ничего плохого не сделала. Отпустите, я ведь и не жила совсем!»
Продолжая покачивать клубком пряжи вверх-вниз, мать определяла его вес.
Определив, удовлетворенно заметила:
– Твоим мальчишкам на носки хватит.
И продолжила прерванную мысль:
– Знаешь, не тронули. Тот волк, будто все понял, повернулся и пошел в сторону леса. За ним – след в след – остальные. Меня, думаю, отец мой и спас. Он, когда шел по следу бирюка. Бiр…
Мать перешла на родной для нее казахский язык:
– Бiр – значит один. Одинокие, сынок, не столько одиноки, сколько сильны. Будь то зверь или человек.
Выдержав паузу, во время которой что-то обдумала, задумчиво произнесла:
– Человек, правда, может оказаться брошенным. Хорошо, что вы помните нас и навещаете. Мы с отцом гордимся всеми детьми, но особенно тобой и твоей семьей. Вы уедете, а мы рассказываем людям, какие у вас чемоданы красивые, а у детей – рюкзачки, и какие вы подарки в них привезли. Брошенные детьми старики и старухи завидуют нам с отцом и плачут. Чтобы утереть им слезы, я, сынок, их конфетами вашими угощаю.