— Я о катере. Что это был за катер, ты не заметил?
— Каким образом? — Ханслетт был раздражен. Ему, как и мне, не мешало бы выспаться.—Темень такая, хоть глаз выколи.
— В этом-то и дело. Тусклый свет только в рулевой рубке, да и то такой слабый, что ничего разобрать невозможно, и больше ничего. Ни палуба, ни каюта не освещены. Даже бортовые огни выключены.
— Сержант Макдональд рыскает по этой гавани уже восемь лет. Тебе нужно включать свет в собственной спальне, чтобы не наткнуться на кровать?
— У меня в спальне нет двух десятков кораблей, болтающихся туда-сюда по воле волн и ветра. И мне не приходится считаться с ветром, чтобы не сбиться с пути в собственной спальне. Сейчас в гавани только три корабля с зажженными якорными огнями. Ему не обойтись без освещения.
Он и не думал без него обходиться. В той стороне, откуда доносился удаляющийся стук мотора, темноту разрезал яркий луч света. Пятидюймовый прожектор, предположил я. Он вырвал из тьмы небольшую яхту, стоящую на якоре в сотне футов впереди катера. На крутом вираже они обошли яхту справа, затем легли на прежний курс.
— Странно, как ты и сказал,— пробурчал Ханслетт. А что прикажете думать о так называемой полиции Торбея?
— Ты говорил с сержантом дольше меня, пока я был на корме с Томасом и Дюрраном.
— Я бы предпочел думать иначе,— неуверенно начал Ханслетт.— Так было бы проще, в каком-то смысле. Но ничего не могу с собой поделать. Это самый настоящий полицейский. В лучших традициях, и, кстати говоря, совсем неплохой экземпляр. Я таких перевидал на своем веку. Да и ты тоже.
— Верный и честный служака,— согласился я.— Он в таких делах не специалист, поэтому его провели. Мы с тобой специалисты, но и нас обвели вокруг пальца. Почти.
— Не нас, а тебя.
— У Томаса вырвалась одна фраза. Очень неосторожная. Ты не слышал — мы были в моторном отсеке.— Я поежился, вероятно, от холодного ночного ветра.— Вспомнил о ней, когда увидел, что они стараются сделать так, чтобы мы не разглядели их катер. Он сказал: «В кораблях я не очень хорошо разбираюсь». Видимо, решил, что задает слишком много вопросов, и попробовал меня успокоить. В кораблях не разбирается! Подумать только, таможенник, который не разбирается в кораблях! Да они всю свою жизнь только на кораблях и проводят. Заглядывают в такие неожиданные места, что должны знать устройство любого корабля лучше самих корабелов. Еще одна деталь. Ты заметил, как они были одеты? Как будто собрались на торжественный ужин.
— Таможенники обычно не носят промасленные комбинезоны.
— Они не снимали свою форму двадцать четыре часа. Наша яхта была тринадцатым по счету судном, которое они осмотрели за это время. И после такой работы у тебя сохранится «стрелка» на брюках? Или ты решил, что они сняли эти брюки с вешалки перед тем, как надеть их и явиться сюда?
— Что они еще говорили? Что еще делали? — Ханслетт говорил так тихо, что я слышал, как внезапно затих отдаленный шум мотора таможенного катера, пришвартовавшегося к пирсу в полумиле отсюда.— Что вызывало у них повышенный интерес?
— Повышенный интерес у них вызывало все. Хотя, погоди минутку... На Томаса самое большое впечатление произвели батареи. Он не мог понять, зачем нам такой запас электроэнергии.
— Вот как? Неужели? А ты заметил, с какой легкостью наши друзья-таможенники перемахнули через борт своего катера после прощания?
— Им это не впервой.
— Просто у них были руки свободны. У них в руках ничего не было. А кое-что должно бы было быть.
— Репродукционное устройство! Я старею.
— Репродукционное устройство. Современное оборудование, черт меня подери. Выходит, что если наш белокурый приятель не снимал копии, то был занят чем-то другим.
Мы прошли в рулевую рубку. Ханслетт взял самую большую отвертку из ящика с инструментами за эхолотом и в одну минуту отвинтил переднюю панель нашей судовой портативной радиостанции. Секунд пять он осматривал ее внутренности, потом столько же времени смотрел на меня и начал прикручивать панель на свое место. Было ясно одно — пользоваться передатчиком нам больше не придется.
Я отвернулся и посмотрел через стекло рубки в сторону моря. Ветер продолжал усиливаться. Черная поверхность моря кипела белыми бурунами, бегущими с зюйд-веста. «Файеркрест» дергался на якорной цепи под порывами ветра и ударами волн. Качка заметно усилилась. Я почувствовал безмерную усталость. Только глаза продолжали трудиться. Ханслетт протянул мне сигарету. Я не хотел курить, но взял ее. Кто знает, вдруг она поможет мне сосредоточиться. Тут я схватил руку Ханслетта и взглянул на ладонь.