– Он рассказал вам про татуировку, – догадался Нил.
– И про это. – Эбби легко дотронулась до тонкой кожи под его глазами.
– И вы даже ничего не спросите?
– Я видела твои шрамы, Нил. Не удивительно, что ты скрываешь не только их. У меня есть вопросы, но ты уже однажды попросил меня не совать нос в твои дела.
Она вернулась к работе. На все про все времени потребовалось немало. Закончив с торсом, Эбби занялась ногами Нила. Увидев россыпь цветастых синяков на его бедрах – следов от ударов тяжелой клюшкой, – она негодующе поджала губы. Синяков было много; свежие, густо-лиловые, наслаивались на более давние, бледно-зеленые и желтые. Колени выглядели не лучше, являя миру последствия многочисленных падений.
– Тренер не выпустит меня на поле, пока вы не разрешите, – сказал Нил. – Скоро мне можно будет тренироваться?
Эбби посмотрела на него так, будто он обратился к ней на другом языке.
– Как только перестанешь выглядеть как человек, затоптанный табуном лошадей.
– Мне уже лучше, – сказал Нил. – И вообще, в «Эверморе» я выходил на поле и в худшем состоянии.
– Мы не в «Эверморе». Я понимаю, насколько важен для тебя сезон, и все же не допущу, чтобы ты и дальше подвергал риску свое здоровье и безопасность. Посиди пока на скамейке. Неделю, – строго сказала Эбби, когда Нил попытался возразить. – В следующий вторник я посмотрю, выпускать тебя или нет. Если ты дашь организму нагрузку хотя бы днем раньше, я отстраню тебя от тренировок еще на неделю, ясно? Посвяти это время отдыху. И по возможности снимай повязки – раны быстрее заживают на воздухе.
– Неделя, – эхом повторил Нил. – Это несправедливо.
– Согласна. – Эбби взяла его лицо в ладони. – Несправедливо. Как и вообще все. – Горечь в ее интонации заставила Нила проглотить слова, готовые сорваться с губ. Эбби еще раз обвела его взглядом, сокрушенно взирая на жуткие шрамы и раны, старые и новые. – Иногда я думаю, что эта работа меня доконает, – призналась она. – Так тяжело видеть, что люди творят по отношению к моим Лисам. Жаль, что я не смогла тебя защитить – увы, я всегда опаздываю. Мне остается только возвращать тебя в строй и надеяться на лучшее. Прости, Нил. Прости, что нас не было рядом.
– Я бы этого не позволил, – сказал Нил.
Эбби обвила его руками и заключила в объятья. Она сделала это очень нежно, но он все равно ощутил дискомфорт и замер – не от боли, а от растерянности. Если кто-то когда-то его и обнимал, то лишь товарищи по команде – коротко, по-дружески, после удачного момента в игре. Бывало, мать притягивала его поближе к себе, но обычно это случалось, когда они скрывались от любопытных глаз и она заслоняла сына собой. Мать никогда не обнимала его мягко и бережно – она всегда была жесткой по натуре. Стойкой и несгибаемой до самого конца.
Нил вспомнил, как мать хватала рукой воздух, как хрипела, борясь за последний вздох. Вспомнил треск, с которым отрывал от сиденья машины ее мертвое тело, кровью приклеенное к виниловой обивке. Кончики пальцев Нила дрогнули – он отчаянно нуждался в сигарете, в запахе дыма, страшном и успокаивающем одновременно. Огонь и дым – все, что осталось от матери. Даже в его внешности ни капли от нее, он – вылитый отец.
Ее больше нет, но даже будь она здесь, она бы его не приласкала. Не прижала бы его к себе – крепко, точно боясь, что он сейчас рассыплется. Мать обработала бы его раны, чтобы инфекция не помешала двигаться дальше, ведь задерживаться на одном месте – это риск. А потом отлупила бы за то, что ради Лисов он пренебрег безопасностью. Нил почти слышал, как она его распекает. Жить ему недолго, так что ее голос он забыть не успеет. Голос, который и ободрял, и вгонял в уныние. Внезапно Нила накрыла с головой волна всепоглощающего горя.
– Мне надо идти, – сказал он. – Вы закончили?
Эбби медленно отпустила его и помогла одеться. Кроссовки он мог зашнуровать и сам, но Эбби сделала это за него. Пока она возилась со шнурками, он расправлял складки на свитере. Эбби подвинулась, чтобы Нил мог встать с кушетки, и провожать его не стала.
В комнату отдыха он не вернулся, а вышел через заднюю дверь на стадион. Стоя во внутренней зоне, он прижался руками к прозрачному ограждению и только тогда снова обрел способность дышать. Первый вдох чуть не разорвал легкие. Все стены, которые он возвел, чтобы выжить в «Эверморе», в эту минуту рушились. Он отчаянно пытался удержать контроль над собой, понимая, что иначе уйдет в пучину. Вместо сердца была кипящая лава, но каждый следующий вдох ее чуточку охлаждал. Уняв дрожь в руках, Нил направился обратно.