Веселье и наслаждение плодами своих трудов — не уникальный рецепт от Соломона, да он и сам с ним не всегда согласен. Это достаточно общее место ближневосточной литературы мудрых, роднящее Екклесиаст с «Эпосом о Гильгамеше», о чем подробнее поговорим в следующих главах.
Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: «праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и [суд] над всяким делом там» (Еккл. 3:16–17).
Эти и подобные им стихи, наряду с арамейским словоупотреблением и еще рядом особенностей, наводят исследователей на мысль, что всемогущий царь Израиля Соломон не мог быть автором данного произведения. Такого типа рассуждение звучит совершенно естественно в устах бессильного мудреца-созерцателя — но не человека, об административной мощи которого, равно как и о мудрости, в том числе в делах суда, повествует Писание. Упоминание же Бога, вершащего суд, с которым не справляются, а точнее, не хотят справляться бесчестные судьи, есть не более чем роспись автора в собственном бессилии изменить ситуацию, что для Соломона решительно невозможно.
Следующий фрагмент — одно из самых проблемных антропологических рассуждений в Писании:
Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все — суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? (Еккл. 3:18–21).
В оригинале эти стихи имеют довольно сложный порядок слов и синтаксис, поэтому мнения еврейских комментаторов сильно разнятся. Мецудат Давид утверждает, что в стихе говорится следующее: относительно Бога люди подобны скоту, то есть в сравнении с Творцом человек — ничтожен, а Ибн Эзра — что Вседержитель избрал человека среди всех других существ, но сыны человеческие сами, а не Бог, сравнивают себя со скотом.
В среде христианских толкователей царит относительное единомыслие. Лишь святитель Григорий Великий, придерживающийся мнения о том, что Екклесиаст озвучивает в своей книге сначала позицию глупца, а потом позицию мудреца, просто относит слова о единстве человека и животных к первому голосу — глупца.
Бытие указывает на принципиальное отличие творения человека от остального мира. Именно о людях размышление Предвечного совета Троицы: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему (Быт. 1:26) для владычества над всем творением. Здесь же автор не просто указывает на классическую для Книги Бытия мысль о единоприродности человека и животных по их телесности, в чем солидарны и христианские и еврейские комментаторы. Он ставит вопрос не о физиологии, а о посмертии. Отличается ли оно у человека и животных, если разницы в физиологии нет?
На это вопрошание сам Соломон даст ответ в последних стихах 12-й главы. Библейский текст настаивает — разница есть и души людские не подобны душам животных. Словом нефеш Ветхий Завет обозначает витальные силы всякого живого существа, нефеш есть и у животных, и у человека. Но только человек получает от Бога дыхание жизни и становится душою живою. Это-то и есть собственно душа человеческая — нешама, а не витальность как таковая, отличающая живое от неживого.
Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него? (Еккл. 3: 22).
Частое вопрошание: «Кто видел, кто знает, есть ли что-то за горизонтом человеческой жизни?» — вот боль Екклесиаста. За это книгу любили христианские отцы-комментаторы, так как на все ее честные и болезненные вопросы, пусть и через столетия, но был дан решительный и однозначный ответ.