Ту же мысль продолжает Соломон и относительно молитвы, говоря, что не в многословии она заключается, а в трезвости, собранности и внимании, и упирая при этом на дистанцию между Богом и человеком: Бог на небе, а ты на земле, то есть, по сути, высказывая ту же мысль, что и автор Притчей: Начало мудрости — страх Господень» (Притч. 1: 7). Но если в Притчах эта тема напрямую высказывается более десяти раз, то Екклесиаст ни разу не формулирует ее таким образом, хотя и дает на это однозначное указание.
Рав Элиша Галико замечает: «Два доказательства того, что молитва должна быть краткой: Моше, молясь за свою прокаженную сестру Мирьям, произнес всего пять слов: „О, Боже, умоляю, исцели ее!“ (Числ. 12: 13), Первосвященник, единственный раз в году входя в святая святых, произносил краткую молитву (Вавилонский Талмуд, Йома, 52б)».
Христианскими комментаторами эти стихи рассматриваются скорее применительно к богословию, нежели к молитве. «…И безопаснее, и благочестивее веровать, что величие Божие превыше разумения, нежели определяя границы славы Его какими-нибудь другими предположениями, думать, что не существует ничего выше постигаемого разумом», — говорит святитель Григорий Нисский (Против Евномия, 2.1).
В Новом Завете мы слышим слова Христа: молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны (Мф. 6: 7). Как это важно для нас, и говорить не приходится. К храмовым ритуалам мы, как правило, проявляем большее рвение, чем к исполнению моральных заповедей; всякий ритуал, как сумма действий, всегда осуществим и временно ограничен, проще говоря, имеет ясно обозначенные начало и конец, процесс же исполнения моральных заповедей таких границ не имеет. Более того, в Новом Завете Христос из ограничивающих заповедей закона выводит поистине безграничные заповеди благодати.
То же и с молитвой. Это слишком субъективное состояние, чтобы, не имея достаточного навыка внутренней жизни, понять, хорошо или плохо ты молишься. А вот критерий «много/мало» ясен и понятен. И как в большинстве жизненных ситуаций мы предпочитаем выбрать «много», так и здесь для пущего эффекта предпочитаем взять количеством. Безусловно, есть и оборотная сторона, за немногословием может скрываться не духовная зрелость и страх Божий, а обыкновенная лень, да и Христос призывал быть упорными и настойчивыми в молитвах (Лк. 18: 7). Но универсального рецепта здесь, как и во всяком внутреннем делании, не существует. Повторим только, что само по себе число молитв никак не влияет на их принятие, слышание Богом.
Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить. Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом [Божиим]: «это — ошибка!» Для чего тебе [делать], чтобы Бог прогневался но слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, — много суеты; но ты бойся Бога (Еккл. 5:3–6).
Ветхий Завет настаивает: если кто даст обет Господу, или поклянется клятвою, положив зарок на душу свою, то он не должен нарушать слова своего, но должен исполнить все, что вышло из уст его (Числ. 30: 3). Обеты, клятвы, то есть конкретные и зримые воздаяния Богу за помощь и успех в просимом, — традиционная форма всякой вообще религиозности. Ближневосточный регион не исключение; вотивные (приносимые по обету, от латинского votum — «желание, воля, обет») дары, посвященные богам стелы, воздвигнутые в благодарность алтари встречаются во множестве. В Ветхом Завете описано, как патриарх Иаков воздвигает памятный знак на месте явления ему Бога и возливает на него жертвенное масло, тем самым и вознося жертву и помазывая, посвящая Богу жертвенник (Быт. 28: 17–19), при этом Иаков произносит обет — обещает, если Бог исполнит его просьбы, посвятить это место Богу как регулярный жертвенник, отделяя десятую часть имущества на его содержание. Это лишь один пример.
И в христианской культуре обет — регулярная практика, унаследованная с тех самых древних времен. Те же вотивные дары на иконах, иногда даже, в традициях древности, воспроизводящие просимое или полученное: отлитые в серебре и золоте младенцы, здоровые органы — глаза, руки и прочее, вплоть до автомобилей. Обетные храмы, а в случае сильных мира сего — и обетные монастыри.
При этом никакой обет не является залогом исполнения просимого, не устанавливает товарно-денежные отношения с Богом, как будто бы Ему нужна золотая подвеска на икону, новый храм или монастырь. Ему нужно чистое человеческое сердце, полное любви и милосердия; конечно, из усердия к Богу можно давать такого рода обеты, но только при соблюдении этого важнейшего условия.