Есть одно «но», которое, с точки зрения Соломона, обесценивает все различия и достижения, — смерть. Это регулярный рефрен книги, все поверяется именно смертью. Мудрость тщетна не сама по себе — то есть Соломон все-таки не крайний нигилист, подвергающий сомнению всякую первооснову мира и социума, отнюдь. Скорее, он — отец экзистенциализма, и для него опыт смерти деноминирует все человеческое. Потому он и заявляет об отсутствии разницы между глупцом и мудрецом и даже о преимуществе глупца, которому неведом экзистенциальный ужас, ввиду его включенности в витальное «сейчас». Отсюда и сокрушение автора — к чему же я сделался очень мудрым?
Так же в оценке жизни человека важна для автора тема памяти. Ей будет посвящено отдельное повествование с рядом красочных примеров, сейчас лишь заметим, что ни иудейские, ни христианские комментаторы не соглашаются с прямым смыслом данного отрывка. Классик иудейской мысли Раши настаивает на переносном смысле, так как не может допустить общую участь праведного мудреца и грешного глупца: «И я подумал — то есть, раз оба умрут, есть опасность помыслить, что меня ожидает тот же конец, что и злодея. А если так, зачем же мне тогда быть более праведным?» С ним солидарен Григорий Неокесарийский — «мудрый же никогда не имеет одинакового конца с глупым» (Переложение Екклесиаста, 2. 16).
Второй фрагмент посвящен пути деятельному — трудам Соломона, в которых он преуспел так же, как в пути постижения созерцательного.
И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. И кто знает: мудрый ли будет он, или глупый? А он будет распоряжаться всем трудом моим, которым я трудился и которым показал себя мудрым под солнцем. И это — суета! (Еккл. 2:17–19).
Вот она, проблема всякого интеллектуала, детально описанная Соломоном, — неумение пребывать в «сейчас». Описанные несколькими стихами ранее «глаза в голове» мудреца так и тянутся заглянуть за горизонт, увидеть, что будет дальше, после нынешнего момента наслаждения, радости и покоя. С одной стороны — это благой навык, позволяющий мудрому человеку не прельститься сиюминутной притягательностью греха. Именно умение абстрагироваться от удовольствия, предлагаемого сейчас, и увидеть поле его последствий позволяет мудрецу оставаться на пути праведности. Но вторая сторона медали — неумение насладиться негреховным благом, отравив его размышлениями о конечности, обесценив грядущим страданием и смертью.
Таргум (перевод Ветхого Завета на арамейский язык) видит здесь пророчество Соломона, который сокрушается не об абстрактном «том, кто будет после него», но о конкретном положении дел, в котором окажется его страна и плоды всех многочисленных трудов при его сыне Ровоаме: «И возненавидел я все труды в этом мире под солнцем, ведь я оставлю их Рехаваму, сыну моему, который будет царствовать после меня, но придет Яровам (Иеровоам) и заберет у него десять колен, и унаследует половину царства» (Свиток Когелет, 79).
Именно сын Соломона, мудрейшего и тончайшего политика, сумевшего не военными кампаниями, а силой дипломатии и экономики вывести Израиль на до того немыслимую высоту, обрушит все отцовские достижения в один момент. Книги Царств повествуют, что своим глупым поведением Ровоам, прислушавшись не к советникам отца, а к своим сверстникам, разрушил единое царство, и оно разделилось на северный Израиль и маленькую южную Иудею, оставшуюся верной дому Давида (3 Цар. 12: 3–16). Еще и идолопоклонство, буйным цветом расцветшее в обоих царствах, также повергло Соломона в отчаяние, отчего он воскликнул: возненавидел я жизнь и возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем.