— Ох нелегко, Николай Федорович… Ох как нелегко!!!
А ведь права морская примета: женщина на корабле к несчастью!
Столько лет сидел себе тише воды, ниже травы. За три последних месяца мы с Лга’нхи уж на что нелегкий путь преодолели, а хоть бы раз по-настоящему поругались. Ну да, споры были, но вот чтобы так… И на тебе… Только женская мордашка влилась в наш тесный коллектив, как он уже в страшной обиде со мной не разговаривает. А я, как дурак, распустил павлиний хвост и теперь сижу под промозглым дождем в совершенно идиотской засаде… А совершенно идиотской эту засаду делает то, что, если враг в нее попадет, я из нее убегу, визжа от ужаса!
А главное, перед кем выделываться начал? Девчонка… Было бы на что посмотреть… Кожа на роже обветренная, красная. Никакой косметики или узоров на лице, так что смотрится блекло… На пальцах заусенцы, ногти, как у всех тут, обгрызены, руки в мозолях… Фигурка… да ее толком-то и не разглядишь… Отнюдь не веточка-тростиночка манекенного типа. И не степная дылда-атлетка. Крепенькая такая, плотненькая… Не сказать, чтобы тумбочка, но…
Да какого хрена! Будто меня ее чары соплючие приманили… Ага. Да я ей по местным меркам в отцы гожусь! Просто обидно же!!! Опять как в школьные годы… Я внимание девчонок лопатой из глубокой шахты добываю. Неделю мужества набираюсь, чтобы с какой-нибудь Машей-Светой заговорить. А она в ответ два слова нейтрально-неопределенных… а сама глазки строит какому-нибудь тупому спортсмену или смазливенькому музыкантику самосборной группки «Убогие крендели», безбожно перевирающей на школьной дискотеке популярные шлягеры. Ну да, этим красавчикам жизнь и удачу, и женское внимание на блюдечке с голубой каемочкой подносит, а мне…
Вот и тут. Меня, как обычно, в упор не видят, ответы сквозь зубы цедят, а этого плешивого дикаря Лга’нхи, пожалуйста, и улыбочкой примечают и взглядиком таким радостным одаряют. Будто бы это не я ее от этого же самого дикаря всего-то сутки назад спасал… Тьфу на них… — одно слово — Бабы!!!
Но и эта дура пусть особо на Лга’нхи губешки-то свои не раскатывает. Она теперь для него табу. С тех пор как он ее в «люди» определил, она ему как сестра. А у местных с этим строго.
Потусовавшись тут, я начал понимать, почему арабы своих женщин под замком да в парандже держат. Может, конечно, я и ошибаюсь, и у арабов совсем не так было. Но слышал, что они тоже кочевниками были, вроде этих моих степняков.
Живут одним родом. А подростки, как известно, дело дурное. В организме гормоны бушуют, в башке ветер гуляет. Им волю дай, они, не успев Испытания пройти, уже сплошь друг дружку обрюхатят. Не пройдет и пары-тройки поколений, а вместо здоровых отморозков сплошь уроды с асимметрично вытянутыми рожами британских аристократов и кучей наследственных заболеваний.
Так что местным подросткам с малолетства внушают, что родич — это табу. А стоит девчонке пережить первые месячные, сразу норовят сбагрить с рук на Ярмарке Невест.
Парни, бывает, и мутят втихаря с вдовушками. Среди них молодок-то полно. И такие связи вроде как негласно разрешены. И парням наука, и разрядка, и вдовушкам не так тоскливо свой век доживать. Ну да они же тоже все из чужих племен перешли. Так что особой опасности нету. Это не с сестрами двоюродными шуры-муры крутить.
Так что, если у Осакат на дурилу Лга’нхи имеются какие-то планы, пусть обломится. Она свой шанс уже упустила. Да и мне она по большому счету нафиг не нужна. Просто, видать, от феромонов дурь взыграла.
Взыграла дурь, а доигрался я! Это же надо так лохануться и встать в позу! Дескать, я тут великий герой, а ты только баб охранять годишься… А теперь попробуй только назад без пленника вернуться. У местных с этим строго, как на зоне. Сказал — должен сделать. А иначе капец — от тебя даже суслики в степи отворачиваться начнут.
Я, помню, офигевал, видя слезы на глазах Нра’тху и прочих дюжих мужиков, когда у вечерних костров начинали петь былины. Одним из популярнейших сюжетов был, как я его называл, «Пацан сказал, пацан сделал». Наш великий предок с какого-то панталыку (причины этого панталыка зачастую даже не приводились) брал на себя повышенные обязательства, пойти в степь и принести руку скальпов врагов! Или руку шкур мохнатых тигров… Вот так, ни много ни мало. Ну и, естественно, шел… Была великая битва, а потом он, израненный вражьими копьями, клыками, и дубинами, приползает в племя, сжимая в отрубленных руках вражьи скальпы… или с отгрызенными тиграми конечностями и головой… со шкурам тигров, прицепленными… вот даже не буду говорить к какому месту, ползет… Ну и, ясно дело, приползает, выполнив клятву. А затем героически умирает под пристыженными взглядами злобных завистников и злопыхателей, омытый слезами юных дев и прочих сородичей… и тра-ля-ля… Вот. Чистый ведь бред! Я, героических смертей насмотревшийся по телевизору и в кино, еле сдерживал ржание, когда слышал такие бредни. А мои соплеменники, повидавшие немало смертей вживую, искренне пускали слезу по убиенному герою, который сказал и который сделал!