В свете единственной лампы пугающие тени ползли по стенам большой, примерно восемь на четыре метра, камеры. Она вся была завалена сундуками, статуями и приспособлениями. По левую руку виднелись две позолоченные колесницы, по правую — две статуи копейщиков в натуральную величину; их глаза, сделанные из стекла и казавшиеся настоящими, должны были вселить страх в незваных гостей. Напротив сундуков — ящики, коробочки, шкатулки, тюки полотна и кувшины изысканной работы.
Витал сухой запах пыли, каждый шаг вздымал в воздух столько частичек, что скоро стало трудно дышать. Сколько же столетий эта пыль не поднималась в воздух? Сколько столетий не видели света эти предметы? Никто не отваживался вымолвить и слова. Ни Картер, ни Карнарвон, ни Каллендер, даже Эвелин, веселая болтовня которой всегда нравилась археологу, — все стояли молча. В тот момент они почувствовали себя непрошеными гостями. Пока они все восхищенно смотрели на предметы, которые истово верующие египтяне преподнесли фараону для последнего путешествия, Картер попытался упорядочить мысли.
Конечно, это была всего лишь передняя камера гробницы, возможно, одна из многих. Но где же камера с саркофагом царя? Карнарвон и Эвелин в благоговении удалились. Бесчувственный и хладнокровный, лорд был поражен, а его дочь держалась за него, как пьяная. Она дрожала, с одной стороны, от прохлады ноябрьской ночи, с другой — от волнения. После того как из гробницы вышли Картер и Каллендер, все четверо обнялись. Картер бурно расцеловал Эвелин, чего от стеснительного археолога никто не мог ожидать, но даже суровый лорд был не в состоянии что-либо сделать с этим.
В ранние утренние часы, когда день только начинал сереть на востоке, а над скалистой равниной раздались крики стервятников, дыру снова замуровали и засыпали камнями. Четверка поклялась хранить молчание до самой смерти о событиях последних часов.
Омар пропустил предостережения старого микассаха мимо ушей. Даже если пещерный монастырь в Сиди-Салим располагался далеко в глуши, даже если отзывы о монахах были неоднозначными, а дорога полна неожиданных опасностей, ему все равно предстояло выяснить, куда ведут следы Хартфилда. Так он решил, и никто не мог этому помешать.
По дороге туда Омар сначала воспользовался поездом, сошел в Даманхуре, и тут ему вспомнилось письмо, которое нашли у мертвой миссис Хартфилд. Оно было подписано буквой «К». И это значило, что жена профессора была знакома с этим человеком. Мог ли за этой «К» скрываться не кто иной, как Уильям Карлайл? Если это так, то по этому письму и по оставленному в номере листку можно сделать вывод, что Карлайн тоже охотился за Имхотепом, а не просто ухаживал за племянницей жены профессора. Да, возникал вопрос: не могло ли его увлечение Амалией Доне быть вызвано лишь желанием найти Хартфилда?
Омар с трудом мог представить, что мужчине может нравиться суфражистка, которая носит мужские штаны и дымит горькими сигаретами. Честно сказать, он вообще не понимал, как можно влюбиться в женщину, которая не выглядит, как Халима. Но он старался забыть о любимой. И все же одна мысль навязчиво терзала его мозг во время долгой поездки в вагоне на север: «Разве миссис Доне не сама рассказала мне в Лондоне о кошмарах, которые ее преследуют, и о том, что профессор является ей в черной сутане? Во имя Аллаха всемогущего, — думал Омар, — воистину дивны превратности судьбы».
В Даманхуре Омар сошел с поезда, купил обычную рабочую одежду и запасся провизией на три дня. Он нанял единственный в городе таксомотор и отправился в местечко Дисук, располагавшееся в двадцати пяти километрах отсюда, на левом рукаве в пойме Нила. Это был маленький городок, в котором время проходило, не оставляя заметных следов. Ночь Омар провел в отеле «Эль-Шати» и отправил телеграмму барону фон Ностиц-Валльницу, сообщив, что находится в сотне километров восточнее Александрии по пути в Сиди-Салим, где надеется найти профессора Хартфилда. Он подписался именем «эль-Джаффар».
Своей убогостью отель больше напоминал караван-сарай, и постояльцы здесь были соответствующие, в основном торговцы из Александрии и Каира, которые развлекались с греческими проститутками. Бог его знает почему, но последние водились здесь в огромном количестве и навязчиво предлагали свои услуги.
Омару не составило труда оценить ситуацию и смешаться с толпой оборванцев. Он смеялся над банальными непристойностями и пил дешевую анисовую водку, от которой язык заплетался, как ноги стреноженного верблюда.