Если так поразмыслить, то этот дуэт был весьма странным и это замечали другие ребята. Даже невольно задаёшься вопросом: как эти двое сразу поладили, а не начали вражду?
Джеймс был от природы галантным и вежливым, культурным, ценящим искусство. Был воспитан в хорошей, аристократичной семье. Дабы вы не дивились тому, почему сын богатого семейства попал в самое бедное общежитие, скажу вам сразу, что в 1828 году произошёл неприятный инцидент, в результате которого отец Джеймса – Клайд Хайдверг был обвинён в организации вывоза нескольких тонн золота из страны. После чего Клайда отправили в тюрьму. Помимо всего прочего его и всех его потомков лишили титула. Мать – Гвенделин была на тот момент больна чахоткой. Ей не смогли помочь врачи и она вскоре скончалась. Поэтому опекуном Джеймса был его дядя, брат матери – Селвин Бирн. Он был не богат, как его родственники. Кем он был точно ни я, ни Габриэль не знаем. Странно, что в архиве Ватикана нет ни единой записи об этой личности. Поэтому сложно сказать: попал Джеймс в университет сам или ему кто-то помог… Итак, я немного отвлёкся. Так же судя по историям моего друга, можно сказать, что Джеймс Оливерд Хайдверг был весьма заносчивым. Любил рассказывать байки и сочинять на ходу легенды и сказания. Да так искусно ему давалось это дело, что даже дипломированные профессора верили ему на слово. Удобно, когда попадаешь в сложную ситуацию или когда сидишь на экзамене. Преподаватели его любили, не все, но большинство. Однако назвать его прилежным учеником было сложно. Хотя мне точно не известно, но, делая вывод из моих источников, могу предположить, что выживать в условиях студенческой жизни Джеймсу помогала врожденная харизма и изворотливость. Так же если прислушаться к ворчаниям моего знакомого, то можно утверждать, что в возрасте шестнадцати – восемнадцати лет будущий инспектор Скотланд – Ярда был очень управляем и подстрекаем. Джеймс не терпел людей подлых, бестактных. Так же он не уважал такой черты, как лицемерие.
А Габриэль… Бестактный, сующий везде свой нос, своенравный, часто спорящий, сам себе на уме. Нет, вы ничего не подумайте. Он – мой друг, товарищ, amico. Тем не менее, это правда. Конечно, он пытался и пытается менять свои привычки и некоторые стороны своей личности, но, признаться честно, это не всегда выходит хорошо. Итак. Опять моя ремарка затянулась. Что ж поделать? Именно поэтому я не бард, не писатель, не историк. Безусловно, ругать своего старого знакомого я могу долго и ярко. Но стоит отметить, что несмотря на все эти его отрицательные черты, он обладал и положительными. Например: терпением и жаждой справедливости. В каком-то смысле можно ещё назвать общительность. Однако многие перечисленные мною черты и другие, которые я оставил в стороне, проявлялись, как и у любого человека с годами. Поэтому не спешите создавать портрет еще юного Габриэля, основываясь только на выше мною сказанном. Лучше судить по самой истории.
И несмотря на то, что эти двое являлись противоположностями друг друга, они отлично ладили. Забавно, что в их общежитии люди делали ставки на то, когда эта взаимная «толерантность» закончится. И какова ирония судьбы. Когда все уже забыли о споре, прогремела буря в самом неожиданном для всех месте и в самое непредсказуемое время.
Вообще в студенческо – дружеские годы много чего произошло. Может я как-нибудь расскажу вам ещё несколько историй об этом времени. Но это при условии, что мой дорогой друг не будет держать зла на меня. Иначе это будет весьма затруднительное занятие: бежать от гидротавра по Африке и сплетничать в одно время. Cazzo.
Осмелюсь опустить два года и сразу переместиться в 1832. Когда привычный порядок вещей сменил свой ориентир как в судьбе Габриэля, так и в жизни Джеймса. Моего друга окончательно завербовал Орден. Так как возобновил свое действие старый договор между Орденом и семейством Контадино. Джеймс же начал свою практику у полиции. Теперь они пересекались реже. С утра до вечера они были на учёбе, как и все студенты. А поздний вечер, часто переходивший в ночь, для Джеймса был ознаменован или практикой, или домашней работой. Габриэль же, понятное дело, чаще всего не объявлялся до поздней ночи. Общались они поэтому чаще в выходные и в «перерывы». И так вертелась жизнь, словно в бесконечном танце, который никак не надоедал госпоже. Но все бывают иногда не в настроении делать что-то давно приевшееся.