– Где я? Где я? – бормотал он, ползая по песку и не видя ничего.
Могильная темнота окружала его. Кабанов решил, что сам себя похоронил, издал душераздирающий вопль и принялся скрести ногтями любую твердую преграду, которая оказывалась перед ним. Ему было так страшно, как никогда раньше. Он метался из стороны в сторону, натыкаясь на шершавые неровные стены, бился головой о низкий песчаный свод, и песок уже скрипел у него на зубах, уже наждачил его слепые глаза, и вот-вот разорвалось бы в его груди сердце, если бы вдруг где-то впереди не блеснул огонек. Кабанов с воплем кинулся к нему, на короткое время застрял в штольне, но вырвался вместе с комками сырого песка и едва не снес Зойку Помойку. Страшная женщина держала в руке свечу и с душевной улыбкой смотрела в безумные глаза Кабанова.
– Ты что ж это? Заблудился? – журчала она голоском.
– Там… я… потерял выход… – тяжело дыша, бормотал Кабанов, хватаясь за руки женщины и озираясь на страшный зев штольни. – Темно… ничего не видно…
– А там у нас песчаный карьер. Там мы добываем наше главное природное богатство… Ох ты, бедненький! Тут поначалу все путаются. А потом ходят с широко поднятой головой!
Кабанов дрожал и заикался. Он все еще хватал за руки Зойку Помойку, и она представлялась ему добрым, давным-давно знакомым, почти родным человеком.
– Я не хочу… – бормотал он, – ходить… с широко поднятой… Мне надо домой…
– Домой? – усмехнулась Зойка Помойка. – А ты разве не дома? Пойдем-ка, поспишь немножко. Кровати у тебя своей нет, но, так и быть, полежи на моей…
Кабанов не возражал, не сопротивлялся. Он не слишком хорошо понимал, что говорила ему эта пахучая женщина, но доверялся ей, и его главной заботой было не остаться снова одному в кромешной тьме. Держа Зойку Помойку под локоть, словно слепой своего поводыря, он зашел в нору, где женщины по-прежнему вышивали и тянули свою «ма-му-ми-му», и сейчас это помещение показалось ему необыкновенно светлым, уютным и обжитым. Зойка Помойка подтолкнула Кабанова к Полудевочке-Полустарушке.
– Глянь-ка, что у него с головой?
Полудевочка-Полустарушка проворно вскочила на табурет, поковырялась тоненьким пальчиком в его волосах, как делают обезьянки, отыскивая друг у друга вши, потом плюнула Кабанову на темечко и растерла пальчиком.
– До свадьбы заживет, – пискляво заверила она и лукаво взглянула на Зойку Помойку.
Сдерживая позыв рвоты, Кабанов кивком поблагодарил врачевательницу и последовал за Зойкой в спальню. Зойка проскользнула в нее, словно хорек в свою нору, поставила свечу в пустую консервную банку и сгребла с верхней полки кучу тряпья.
– Ложись! – скомандовала она, похлопывая по засаленным доскам. – А туфли можешь не снимать.
– Они в говне, – признался Кабанов.
– Ну и ладно! – махнула рукой Зойка Помойка. – Песком ототрется.
Кабанов не без труда забрался на полку, вытянул ноги, раскинул руки и расслабился. Но едва он прикрыл глаза, как ему снова стало страшно. Он схватил Зойку Помойку, которая стояла рядом, за плечо.
– Ты здесь?
– Здесь, здесь, конечно, – успокоила она. – Ты спи, а я вышивать пойду.
– Ты там будешь? Никуда не уйдешь?
– Там, конечно. Куда я денусь? Спи, не бойся.
Оставшись один, Кабанов некоторое время прислушивался к доносящемуся пению. Эти звуки успокаивали его, внушали нечто доброе и незыблемое. Он смотрел на глиняный потолок, на который изредка ложился отблеск свечей. Потом он услышал, как кто-то ворочается под ним, ярусом ниже. Свесив голову, Кабанов увидел Бывшего Командора. Старик, натянув шапочку на глаза, тяжко вздыхал, расчесывал крючковатыми пальцами впалые щеки, гремел о доски костлявыми ногами.
– Эй! – позвал его Кабанов. – Старик!
Но Бывший либо не услышал его, либо поленился отвечать. Кабанов снова расслабился на полке и пришел к неожиданному выводу, что, несмотря на весь бытовой ужас этого вытрезвителя, тут, на нарах, вполне удобно и даже ничуть не жестко, а значит, можно хорошо выспаться. С этой мыслью, собственно, он и уснул…
Кабанов не знал, как долго он спал. Временами сон его становился чутким, поверхностным. То у него затекала рука, то он вдруг начал зябнуть и неосознанно шарил по доскам в поисках одеяла. Нащупал ворох тряпок и, не открывая глаз, потянул их на себя. От запаха, который тряпки издавали, у Кабанова закладывало нос, но лишь на время. Привыкая к запаху, он переставал его замечать, а тряпки худо-бедно согревали.