В темноте подвала, пахнущего болотом и кошками, Кабанов нащупал пучок теплых труб, обернутых стекловатой, прижался к ним всем телом и медленно, по капельке, впитывал в себя скупое тепло. Кажется, он впал в забытье, а пришел в себя от чувствительного удара в лицо.
– Пошел на фиг отсюда! – услышал он чей-то сиплый голос.
Несколько рук стащили его с труб на промерзший земляной пол. Ничего не соображая, испытывая только страх, Кабанов ринулся к серому квадрату окошка, пролез через него, разрывая кофту о ржавые шляпки гвоздей, и вывалился в сугроб. Холод, словно стая голодных крыс, с радостью ринулся на него, заполз под кофту, бесцеремонно пошарил в штанах, да там и остался – большой, комковатый, колючий. А день все не наступал, все таким же серым и темным было небо, все так же дымился и мерцал огнями город, и крепчал мороз, и сыпались сверху ледяные опилки. «Надо идти к Варыкину! – решил Кабанов. – Пусть ударит еще раз, пусть даже десять раз, да хоть тридцать! Но я все-таки докажу, что я не урод заблеванный, не сифилитик обгаженный, а живой Артем Кабанов, владелец сети ремонтных мастерских, его начальник, коллега, ближайший сподвижник и товарищ!»
В угасающем мозгу Кабанова зародилась подчиняющая себе все цель, и как птица наперекор стихии летит на юг, так и Кабанов сквозь леденящий ветер и снег двинулся на встречу с Варыкиным, единственным человеком, который должен был его узнать и протянуть ему крепкую руку помощи… Прежде чем выйти на многолюдную улицу, Кабанов сделал еще круг по дворам, жадно выискивая зеленые мусорные баки, и вдруг увидел между домов веселое многоцветье огней, неоновые звезды и сверкающую, как тысяча фотовспышек, вывеску казино.
Ноги Кабанова помимо его воли двинулись к этим слепящим огням. Восторг и трепет начали забавляться его выстуженной душой. Здесь, в этом мерцающем хаосе, начало всех его бед. Отсюда начался его путь в подвал, из которого он до сих пор не может выбраться… Кабанов пересек дорогу и, не спуская глаз с белых колонн, с тяжелой двери парадного входа, пошел по выскобленной плитке автостоянки. Где-то здесь стоял его «мерс». Была сырая туманная ночь. На Кабанове был костюм. Во внутреннем кармане пиджака лежали баксы. В «мерсе» было тепло, уютно, звучала магнитола. В баре стояла бутылка кампари. В бардачке лежала кожаная сумка с портмоне, мобильным телефоном, водительскими правами, паспортом, ключами от квартиры… В одной небольшой сумочке – все необходимое, чтобы твердо стоять на земле, стоять мертво, влитую, как гвоздь, вбитый по шляпку в ствол дуба. Но сумочки не стало, и все рухнуло, и вмиг испарились все качественные ценности Кабанова, которые позволяли ему чувствовать себя хозяином жизни, погонять ею, словно тройкой гнедых лошадей. Какой абсурд – вся суть личности, ее определяющий стержень – в маленькой сумочке, называемой «барсетка»…
– А я вас сразу узнал! – услышал Кабанов крепкий рокочущий голос. Он вздрогнул, обернулся, готовый поскакать по сугробам прочь, но швейцар в темном пальто с золотистыми завитками в петлицах и сверкающими галунами смотрел на него приветливо и даже подобострастно.
– Говорю, сразу узнал вас! – громче повторил швейцар, вытирая перчаткой красный, покрытый сизой паутинкой капилляров нос. – У меня зрительная память – ого-го какая! Я ж прапорщиком тридцать лет в органах прослужил, а там, доложу вам, сноровка нужна – о-е-ей! Всех начальников знать в лицо, безошибочно распознавать, кто входит, кто выходит, кто подозреваемый, кто свидетель, кто осведомитель… Документ – это, знаете, второе дело. А вот зрительная память – это основа. Ни разу за все тридцать лет она меня не подвела…
Ах да! Это же тот самый швейцар, которому Кабанов когда-то давно, в другой жизни, дал на чай сто баксов… Кабанов на всякий случай держал небольшую дистанцию – вдруг хитрит старый служака, заболтает, запудрит мозги, а сам как врежет дубинкой по горбу! Но швейцар выглядел миролюбиво, лишь притоптывал, согревая ноги.
– Давно вы не появлялись у нас, – продолжал он. – Я все жду, жду – где наш уважаемый клиент? Не слишком легко вы одеты? Сегодня морозец о-е-ей!
– Вы меня правда узнали? – не верил в такое счастье Кабанов.
– А то стал бы я к вам подходить! – хмыкнул швейцар. – Такие щедрые люди, знаете ли, не забываются… Вы, конечно, изменились. Похудели, посвежели. На диете?