И эта характеристика верна, всё равно, идёт ли у еврейства речь о народах или о партиях либо о частных лицах. Во всём, безусловно, дух раздора, упорное, хотя и прикрытое лицемерием, отрицание милосердия и любви господствует в названной прессе и руководит ею.
«Ils repandent les journaux populaires, ceux la surtout qui denon-cent avec ie plus d’aprete les mefaits, les hypocrisies, les hontes du regime actuel» (Delafosse, depute de Calvados, — об избранном народе).
«Nulle force, il faut Favouer n’est capable de resister a un dissol-vant, aussi energique que la presse», — утверждает со своей стороны, такой мудрый в этом деле судья, как Эдуард Дрюмон.
Каковы же результаты этого разложения? Увы, они крайне печальны.
«На развалинах прежнего социального строя с преобладающим влиянием церкви и дворянства возникает новая власть, именуемая богатством. Среди окружающего её мусора и других остатков прежнего государственного здания, сокрушаемого революциями, Мамон созидает свой престол».
«В силу естественного закона, деньги — неизбежный властитель демократии!».
(Леруа Болье)«La vertu, comme ie corbeau, niche volontiers dans les ruines»…
(Anatole France)В конце концов евреи и в прессе и в политике обнаружили только искусство направлять массы для порабощения их манёврам больших монополистов…
Отсюда понятно, что и сам д’Израэли в конечном идеале отдавал преимущество такому государственному строю, где роль парламента, а стало быть и его власть, перешли бы к прессе, еврейской, разумеется…
в) Жид политический. Кто, не зная евреев, столкнулся бы впервые с таким политиком, тот, пожалуй, был бы сначала очарован. Его удивляли бы яркость и блеск, увлекающая живость, даже вдохновенность приёмов. Свободные от оков сомнения, быстрые как стрелы, сверкающие как метеоры, идеи показались бы ему брызгами высшего дарования. Впадая в невольное сравнение сложности мыслей и научности сочетаний арийского ума с этой чудной лёгкостью и ослепительной смелостью, он, быть может, отдал бы преимущество еврейскому уму и даже стал бы рассматривать этот последний как избранника, призванного взять на себя будущее человечества и отныне держать бразды правления в своих руках.
1. Однако, уже при некоторой проницательности не могла бы не поразить наблюдателя целая масса странностей. Дикость жестов, болезненный огонь в глазах, резкость порывов и ядовитость интонаций голоса не допустили бы его увлечься первым впечатлением.
Вскоре за этим, слушая далее, он, к своему удивлению, заметил бы, что еврейский мозг живёт концепциями, уже совсем готовыми. Причём они являются к нему внезапно и непроизвольно, как бы приносимые невидимым телеграфом. С этой минуты он едва ли удержался бы от подозрения, что во всяком иудейском политике есть зачатки безумия. Но и засим прошло бы, конечно, немало времени, пока он вникнул бы в дело вполне и признал бы, что у такого еврея сумасшествие повинуется точным законам, неуклонно преследует одну и ту же цель, а в основании своём имеет жгучую и прозорливую алчность.
Ещё большее внимание указало бы ему на одну важнейшую особенность. Соединённые тайными нитями, любые еврейские политики при известных условиях чувствуют и повторяют одно и то же. Им не надо ни видится, ни сговариваться. Один и тот же незримый ток влияет на них всех разом, повинуясь какому-то мистическому велению, все они исполняют его в точности.
Иначе говоря, еврейская «музыка» такова, что сынам Иуды не надо репетиций. Соберите их и скомандуйте, вы сами увидите, как они тотчас же возьмут аккорд. Единство организации, тождество наследственности, века суровой дисциплины талмуда, — всё направляется здесь к этому результату.
Дальнейшее исследование различий между нормальным пониманием вещей, как его познаёт арийский гений, и еврейскими несообразностями выяснило бы, что идеи еврейства в политике не только исключают всякую возможность взвесить их, но едва лишь наблюдатель обеспечит себя от их пустозвонной стремительности, как они представляются ему в своём естественном состоянии неизлечимого возбуждения, неуравновешенными и несогласованными взаимно. Они явно переливают из пустого в порожнее, а подвижность языка разоблачает лишь несомненную умственную нищету.
Тогда прорываются наружу и другие плачевные недочёты. Интеллектуальный организм евреев, по-видимому, не выносит глубокой вдумчивости в прошлое и в будущее; ему не дано обнимать факты с их отдалёнными причинами и постепенным течением, ни следовать за их предстоящим развитием; у еврея нет той способности глядеть вперёд и назад, которая так метко выражалась в двойном лице бога Януса, символизировавшем у римлян политический гений; его горизонт сводится к узкой действительности; схватившись за неё, он в ослепительной болтовне строит на этом все свои воздушные замки…
II. Таков же и его язык. Здравый смысл принимает здесь участие далеко не всегда, зато безумие сквозит неизменно, в большей или меньшей степени. Чрезмерность восхвалений, азарт злословия, беззастенчивость противоречий злорадство предсказаний, лживость доводов и осязательность нелепостей за весьма редкими изъятиями, кладут свою печать, а иной раз и совершенно переполняют еврейскую речь о политике. Естественно, что пустословие этого рода нередко влияет на слушателя, как яд миазмов, которого нельзя вдыхать без головной боли и без упадка сил.
Независимо от сказанного, существуют и другие факты, но, выходя за пределы ежедневного опыта, они могут быть наблюдаемы только у избранных евреев. Приписывая себе политические дарования высшего порядка, эти «избранники» охотно воображают себя существами необыкновенными. Подумаешь, что они уже повелевают миром, и что им повинуются оба полушария. На своём троне гордыни сам сатана едва ли окружает себя большим величием и, пожалуй, взирает на вселенную с меньшим пренебрежением…
III. Что же касается обмана, то каким образом еврейский политик стал бы от него воздерживаться? Наоборот, у каждого их них есть в этом случае свой багаж: один был закадычным приятелем Гамбетты, другой вдохновлял политику Бисмарка, третий свысока повествует о таких людях, которых он и в глаза не видел. Как ведь приятно ввести в заблуждение или навязать сказку с хитро подтасованными деталями!.. В этом — двойное удовольствие: и себе самому придаёшь цену, да и над другими позабавишься всласть.
Если бы, проникаясь в еврейскую душу, наблюдатель спросил бы себя, наконец, какие же инстинкты двигают еврея в области политики, то мудрено было бы предположить в ответ какую-либо иллюзию. Месть и ненависть, необузданное самомнение, шарлатанство, стремление провести и одурачить — таковы те инстинкты и страсти, которые оказались бы на сцене и за кулисами, причём наблюдатель увидел бы также, что они действуют с невероятным напряжением и с тем могуществом, которое накоплялось веками…
Какая внезапность в изобретении обманов?! Какое лукавство в расстановке статей? И каково искусство притворяться, скрывая свои когти под чарующей мягкостью сердца и обольстительной нежностью дружбы?!..
Объявляя себя несостоятельным или принуждая своих кредиторов пойти на мировую, еврейский купец отдаёт этому делу столько же забот, как и птица, вьющая себе гнездо. Эволюция плутовства следует здесь определённым законам; она слагается из тысячи таких подробностей и стратагем, которые, будучи применяемы к обстоятельствам, сочетаются взаимно в самых разнообразных комбинациях и с поразительной гармонией; у неё есть свои собственные слова, специальные восклицания и характерные особенности до такой степени неизменные, что, подметив их однажды, уже незачем глядеть на них вновь.
Нечто подобное наблюдается и в еврейском политике. Одержимый глубочайшим предательством, он безустанно пожирается алчностью, но не менее того мучается гордыней. Проникнутый собственным превосходством, он свысока глядит на арийский мир, говоря себе, что если это не нынешняя, то, несомненно, будущая его добыча. Разве не всё должно отступать перед ним? Да и как, владея систематизированными ad hoc способностями, располагая дарованиями, выработанными и нанизанными природой именно с целью победы, он мог бы лишиться такого владычества? Не за ним ли сокровища энергии и лабиринты коварства? Не ему ли предстоит расквитаться за вековые унижения и оправдать пророчество о всемирном господстве, пророчество, пережившее разгром Иерусалима и разрушение храма?